Рука звонаря на секунду замерла в театральной паузе, а потом дёрнула за верёвку, язык ударил о купол, раздался первый звук последнего звонка, а за ним грянуло многоголосое энергичное:

– Ура!!!

И зачастили, захлёбываясь от нетерпения, колокольчики, разом вознесённые над головами каистов.

Именинники высыпали на центральную площадь города. Звалась она редким по тем временам именем – площадь Свободы. Но времена были серьёзные: не шалтай-балтай-либералиссимус – никаких демонстраций, шествий, митингов. Подобные мероприятия проводились всего три раза в году – 1 Мая, 9 Мая и 7 ноября. И вдруг в будний день идёт несанкционированная толпа без флагов и портретов, зато радость через край… Надо сказать, не останавливала студентов милиция, не требовала прекратить безобразие, относились с пониманием – у студентов великий праздник. Кстати, никакой милиции и не было поблизости. У оперного театра стояла группа экскурсантов-иностранцев, похоже, западных немцев, им наговорили с три короба в родной ФРГ, дескать, в Советском Союзе строем все ходят, и вдруг из ряда вон выходящее явление социалистической действительности средь бела дня в городе, в котором имелись районы, куда им въезд категорически был запрещён.

День выдался высоким и безбрежным, он блистал солнцем, выгнутым небом, сочной листвой. Май передавал лету золотые, синие и зелёные краски, сверкающие молодостью. Под звон колокола, который торжественно несли в авангарде шествия, каисты двигались от одного здания института к другому. Корпуса исторически официально звались «домами», висели соответствующие таблички: «Первый дом КАИ», «Второй дом КАИ»,… «Пятый дом КАИ». На русском и татарском языках. Маршрут был проложен не в возрастающем порядке номеров. Ближайший от «Первого дома» (главного, в нём кабинет ректора) был «Пятый», оба на улице Карла Маркса. Начали с «Пятого» (главного для их факультета), затем направились в «Первый», громко прошлись по коридорам (у ректора не стали отмечаться, пусть спокойно работает) и взяли курс в направлении «Третьего». По пути был «Четвёртый», но он не представлял интереса – не учебный корпус в полном смысле этого слова – в здании бывшей кирхи находилась институтская аэродинамическая труба. Закончили обход «Вторым домом», доставшимся институту от художественного училища, о чём говорила огромная статуя Геракла, возлёгшего во весь огромный, метра четыре, рост на невысоком постаменте в просторном вестибюле. Почесать пятку античному герою считалось хорошей приметой. По состоянию пятки читалось, каистам суеверие было не чуждо – чесали её студенты без устали.

Ввалившись в очередной «дом», именинники не жалели глоток, кричали победные возгласы. Как же – первая и последняя возможность нарушить сумасшедшим «УРА!» тишину храма науки на законных основаниях, огласить стены, среди коих пять лет поджилки тряслись на экзаменах. А тут открывай ногой дверь в любую аудиторию, пусть там хоть сам ректор читает лекцию, и ори фирменный институтский лозунг: «КАИ – пуп Земли!» Кроме восторженных аплодисментов, другой реакции быть не могло. С завистью смотрели те (студенты), кому ещё предстояло не один год учиться до сумасшедшей свободы, с завистью смотрели и те (преподаватели), кому уже никогда не испытать её.

В садике Горького (в Казани скверы называются садиками) на лавочке сидел дедушка ветхого состояния, профессор Герасимов.

– Профессору Герасимову ура! – закричал кто-то.

– Ура! – подхватила толпа. – Ура!

Миша после третьего курса был на практике на заводе Электронных вычислительных машин, его заводской куратор, Александр Михайлович Тихомиров, поведал, как в начале пятидесятых годов сдавал математический анализ отцу и сыну Герасимовым. Понятное дело, на экзамене студенты как разведчики в тылу врага, любая мелочь может выдать тебя, любая мелочь может выручить, посему зри в оба глаза, на ус мотай. Во время подготовки к ответу Тихомиров заметил – больше народу к отцу идёт, значит, сегодня добрее отпрыска. Понятно – к кому пошёл сдавать студент. Ответил по билету. Начались дополнительные вопросы. Сын-профессор тоже подошёл.

– С двух сторон как зажали в тиски! – вспоминал Тихомиров. – Как давай по всему курсу гонять. Запудрили голову, а я полночи не спал, последние лекции читал, разволновался. И понёс на автопилоте отсебятину. «Хватит! – сын резко тормозит. – Три разделить на два сколько?» Совсем, думаю, за долбика считают. Ведь не делится. И ляпнул: «Три на два не делится!» Да с вызовом, дескать, нечего из меня принародно дурака делать. Отец Герасимов как шарахнет кулаком по столу: «Издеваться надо мной – советским профессором! – вздумали?» И с неудом выгнал.

Отец давным-давно умер. И сын уже не читал лекции. А были они дореволюционной школы. С каким уважением раскланивались при встрече со своими даже самыми желторотыми студентами. Если, выходя из института, Герасимов (и один, и другой) в дверях сталкивался со студенткой – не только галантно придерживал дверь, пропуская слабый пол. Это само собой. Он возвращался через весь тамбур до внутренней двери, чтобы открыть её перед барышней. Только после этого выходил из здания. Мише доводилось наблюдать этот, как он считал тогда, «музей».

Герасимов со скрипом поднялся с лавочки, поклонился орущим студиозам.

У «Второго дома» встретили профессора Банникова. Экономику читал.

– Банникову ура! – раздался из толпы студентов возглас.

– Ура! – с радостью подхватила толпа.

Банников шествовал с молодой женщиной, засиял довольный.

Но студенты не могли не отмочить номер.

– Мунчанникову ура! – выкрикнул из толпы провокатор.

– Ура-а-а! – взорвалась с ещё большим энтузиазмом толпа.

Баня по-татарски – мунча. В студенческом переводе истинно русская фамилия приобретала местный колорит. По аналогии преподавателя Рахматулину звали за глаза Спасибочкина, так как спасибо по-татарски – рахмат.

Банников-Мунчанников был человеком с юмором. Расхохотался и погрозил пальцем озорникам.

Часа два каисты оглашали победным звоном славный град Казань, улицы Горького, Толстого, Карла Маркса. Закруглили звонкий маршрут у своей общаги под номером один, расположенной на Большой Красной. Расходиться не хотелось. Ой как не хотелось, так бы и ходить и ходить. Кто-то крикнул призывно:

– Айда в ресторан!

Тут же нашлись скептики – белый день на дворе! Однако не окончательные скептики, за вечерний ресторан проголосовали единогласно. Скинулись по десятке, хорошие деньги для того времени, это уже с коньяком. Девчонки-заводилы взяли на себя оргзаботы по увеселительному объекту.