Мимо настоящей русской жизни русская литература прошла совсем стороной. Ни нашего государственного строительства, ни нашей военной мощи, ни наших организационных талантов, ни наших беспримерных в истории человечества воли, настойчивости и упорства – ничего этого наша литература не заметила вовсе. По всему миру – да и по нашему собственному созданию – тоже получила хождение этакая уродистая карикатура, отражавшая то надвигающуюся дворянскую беспризорность, то чахотку или эпилепсию писателя, то какие-то поднебесные замыслы, с русской жизнью ничего общего не имевшие. И эта карикатура, пройдя по всем иностранным рынкам, создала уродливое представление о России…»

Известно, что русская литература XIX – начала ХХ века считалась всемирно признанной. Произведения русских писателей и поэтов переводились на многие европейские языки. Просвещенные европейцы и другие иностранцы имели, как им казалось, очень неплохие представления о России и русских. Благодаря, прежде всего, знакомству с русской художественной литературой (Н. Гоголь, Ф. Достоевский, Л. Толстой и др.). Однако, как выясняется, это были весьма искаженные представления. Правда, русские писатели почти никогда об этом не задумывались. Нет, впрочем, иногда задумывались. Николай Васильевич Гоголь, например, после написания и публикации первого тома «Мертвых душ» стал испытывать душевные переживания. Причина их в том, что указанный роман не отражал полноту русской жизни. Был односторонним, искажал картину жизни, превращал ее в карикатуру.

Поэтому, узнав о планах перевода «Мертвых душ» на немецкий язык, выразил свое резкое неудовольствие. «Известие о переводе “Мертвых душ” на немецкий язык мне было неприятно, – писал Николай Васильевич Н. М. Языкову из Рима 2 января (14 января) 1846 года. – Кроме того, что мне вообще не хотелось бы, чтобы обо мне что-нибудь знали до времени европейцы, этому сочинению неприлично являться в переводе ни в каком случае, до времени его окончания, и я бы не хотел, чтобы иностранцы впали в эту глупую ошибку, в какую впала большая часть моих соотечественников, принявши “М. Д.” за портрет России» [46] .

На проблеме искажения образа России и русского народа в представлении европейцев (и особенно немцев) особо останавливается уже много раз цитируемый нами Иван Солоневич. Почему? Потому, что такие искажения создавали, мягко выражаясь, серьезные проблемы как для России, так и соседних государств и народов. Иван Лукьянович делает даже более жесткий вывод: превратные представления о России и русских, почерпнутые европейцами из нашей художественной литературы, подтолкнули Германию (и стоящие за ней силы) к войне с нами. Это очевидно в отношении войны 1941–1945 годов. Но не исключено, что этот фактор сыграл свою роль и в развязывании войны против России в 1914 году. И наши недруги были крайне удивлены, когда столкнулись с народом, который оказался мало похожим на героев литературных произведений.

Глава книги «Народная монархия» И. Солоневича, посвященная русской литературе («Кривое зеркало») [47] , начинается с цитирования Иваном Лукьяновичем известного немецкого историка и философа начала прошлого века Освальда Шпенглера:

«Немец Оскар Шпенглер (в первых переводах книги на русский язык ее автора почему-то именовали Оскаром. – В. К.), автор знаменитой “Гибели Европы”, писал: “Примитивный московский царизм – единственная форма правления, еще и сейчас естественная для русского… нация, назначение которой – еще в течение ряда поколений жить вне истории… В царской России не было буржуазии, не было государства вообще… вовсе не было городов. Москва не имела собственной души” (“Унтерганг дес Абендсландес”, 2, с. 232). Оскар Шпенглер не принадлежит к числу самых глупых властителей дум Германии – есть значительно глупее. И эту цитату нельзя целиком взваливать на плечи пророка гибели Европы: он всё это списал из русской литературы».

И далее Иван Лукьянович продолжает мысль, что если неглупый Шпенглер доверился русской литературе, то ей тем более доверились другие, менее умные немцы. А доверившись ей, сделали неправильные выводы и приняли неправильные решения: «У нас прошел как-то мало замеченным тот факт, что вся немецкая концепция завоевания востока была целиком списана из произведений русских властителей дум. Основные мысли партайгеносса Альфреда Розенберга почти буквально списаны с партийного товарища Максима Горького. Достоевский был обсосан до косточки. Золотые россыпи толстовского непротивленчества были разработаны до последней песчинки. А потом – получилась – форменная ерунда. “Унылые тараканьи странствования, которые мы называем русской историей” (формулировка М. Горького) каким-то непонятным образом пока что кончились в Берлине и на Эльбе.

“Любовь к страданию”, открытая в русской душе Достоевским, как-то не смогла ужиться с режимом оккупационных Шпенглеров. Каратаевы взялись за дубье, и Обломовы прошли тысячи две верст на восток и потом почти три тысячи верст на запад. И “нация, назначение которой еще в течение ряда поколений жить вне истории, сейчас делает даже и немецкую историю. Делает очень плохо, но все-таки делает”.

Наша великая русская литература – за немногими исключениями – спровоцировала нас на революцию. Она же спровоцировала немцев на завоевание. В самом деле: почему же нет? “Тараканьи странствования”, “бродячая монгольская кровь” (тоже горьковская формулировка), любовь к страданию, отсутствие государственной идеи, Обломовы и Каратаевы – пустое место. Природа же, как известно, не терпит пустоты. Немцы и поперли: на пустое место, указанное им русской общественной мыслью. Как и русские – в революционный рай, им тою же мыслью предуказанный […].

Здесь же я хочу установить только один факт: немцы знали и русскую литературу, и немцы сделали из нее правильные выводы. Логически и политически неизбежные выводы. Если “с давних пор привыкли верить мы, что нам без немцев нет спасенья”, если кроме лишних и босых людей, на востоке нет действительно ничего – то нужно же, наконец, этот восток как-то привести и порядок. Почти по Петру: “добрый анштальт завести”. Анштальт кончился плохо. И – самое удивительное – не в первый ведь раз! (Анштальт – от немецкого слова Anstalt – термин германского гражданского законодательства, означающий учреждение или организацию; здесь имеется в виду заимствование немецкого опыта. – В. К.)».