Дорожка его жарких, как капли расплавленного металла, поцелуев прошла по овалу щеки и задержалась у нежной впадинки под ухом. Потом его теплое дыхание коснулось изгиба ее грудей; прижавшись губами к разделяющей груди ложбинке, он положил руку на одну из них, скрытую батистовой рубашкой, и ласкал пальцами сосок, пока он не затвердел.

Прикосновение к груди наполнило Летти непреодолимым желанием, и она осознала это в паническом трепете. То, что с ней обращались так свободно, слишком уж выходило за границы испытанных ею когда-либо ощущений. Она знала, что должна прекратить это! Но как это сделать, не приведя его в ярость и не принуждая к насилию? Не успела Летти что-нибудь придумать, руки Шипа легли ей на плечи и стянули рубашку, обнажив грудь. Ее протестующий крик был заглушен его губами, которые снова прижались к ее губам в нежном и требовательном поцелуе.

Летти попыталась оттолкнуть его, и от этого движения куртка Шипа распахнулась. Кончиками пальцев и всей поверхностью ладоней она ощутила тугие узлы мышц на его груди. Открытие поразило ее. Не осознавая, что делает, она позволила своим рукам задержаться там, исследуя твердые изгибы мышц, плотные и плоские окружности сосков. Ткань его рубашки была для нее преградой. Внезапная потребность убрать ее, чтобы почувствовать прикосновение его кожи к своей, оказалась такой сильной, что она судорожно сжала материю, дрожа от нетерпения.

Словно угадав ее желание, Рангом рванул пуговицы рубашки и сорвал ее вместе с курткой. Когда он снова притянул ее к себе, Летти наконец ощутила прикосновение мягких густых волос на его груди. И у нее перехватило дыхание от наслаждения, которое ударило в голову, отбросив все мысли.

Она заблудилась, затерялась в невообразимой сладости его губ, волшебной силе чувств, которые он вызвал в ней, в диком и страшном бурлении собственной крови. Она никогда не испытывала ничего подобного и даже никогда не думала, что такое возможно.

Шип развязал ее нижние юбки, мягко шурша накрахмаленной материей, стянул их с нее и отбросил в сторону. За ними последовали ее панталоны, затем он разделся сам, и теперь они лежали рядом, абсолютно обнаженные. Летти казалось, что она ощущает прикосновение его рук и губ каждой клеточкой тела одновременно. Никогда, никогда еще она не была так ни с кем близка. Никогда еще так не вторгались в ее интимное пространство, а она ничего не имела против. Никогда еще с ней не обращались с такой уверенностью и с такой терпеливой заботой.

Летти была девственницей, и если он этого не знал, то скоро обнаружил и облегчил ее страдания, терпеливо и искусно, используя блаженство как обезболивающее средство. В качестве лекарства это было бесподобно!

Горячий, полный сил и жизненной энергии, он вошел в нее — в этом старом заброшенном сарае, на куче кукурузных листьев. Мужчина и женщина, слившиеся воедино, они двигались в своей чудесной страсти, в вечном и диком ритме. Бег крови отдавался эхом в их сердцах, и это преобразило их на единственный, ослепительный в своей яркости миг. В этот миг их духовные силы слились, подарив им несказанное блаженство. Им обоим на мгновение показалось, что они превратились в одного человека, но это было обманчивое ощущение…

Прошло некоторое время, прежде чем Рэнсом пошевелился. Приподнявшись на локте, он сгреб кукурузные листья, из которых была сложена их постель, расправил одеяло и тронул Летти за плечо. Его голос прозвучал подчеркнуто безучастно:

— Идите сюда, здесь вам будет удобнее.

— Мне удобно и здесь. — Она не пошевелилась, и только плечо ее напряглось под его рукой. Рэнсом тяжело вздохнул:

— Вы ждете извинений? Их не будет.

Он сознавал, что это не лучшая линия поведения, но не видел другого выхода. Ему хотелось думать, что она сама соблазнила его, намеренно сняв верхнюю одежду, и он смог убедить себя, что это действительно так, по крайней мере на короткое время. Но в глубине души Рэнсом знал, что это не так. Он просто придумал себе оправдание того, что ему хотелось сделать еще тогда, когда он первый раз держал ее в объятиях в Сплендоре. Если бы он сейчас предложил ей защиту, раскрыв свое имя, — это был бы единственно возможный честный поступок. Но он не мог этого сделать. Что же еще оставалось, кроме как разыгрывать отъявленного негодяя?

Летти лежала на животе, спрятав лицо в изгибе руки.

— Все, что я хочу, — сказала она приглушенно, — это чтобы меня оставили в покое.

Было странно, насколько обидной показалась ему эта простая фраза. Губы его сурово сжались, он снова потянулся к ней, и Летти резко отодвинулась, закутавшись в одеяло. Она отползла от него подальше к стене, и рука ее наткнулась на что-то металлическое. Револьвер! Подняв оружие, Летти взвела курок; металлический щелчок гулко отозвался в темноте сарая.

Над головой дождь немного поутих, стал слабее, но шел по-прежнему беспрерывно. В тишине дыхание Летти громко отдавалось в ее собственных ушах.

— И что теперь? — спокойно спросил Шип. Летти усмехнулась: ответ у нее родился в голове еще до того, как она схватила револьвер.

— А теперь вы уйдете.

— Что?

— Забирайте одежду и убирайтесь!

В сложившейся ситуации была определенная комичность. Рэнсом насмешливо прищурился:

— Вы отправите раненого человека под дождь?