Шрифт:
Мирослав повиновался, злобно хлопнув дверцей (могу поклясться, что в мой адрес).
Мурыжили его недолго, минут двадцать — я не успела толком соскучиться в тепле салона.
Вернувшись, Мир, молча убрал на место документы, излучая всеми фибрами неодобрение, пристегнулся, завел машину, и проворчал:
— Странно, что на выезде не прицепились…
Действительно, странно, надо будет Бурову стукнуть на его подчиненных! А то что это, может, меня тут враги из города вывозят, чтобы расчленить под елками, а никому и дела нет?
— Обычно по три-четыре раза за день тормозят, а сегодня только второй, — буркнул он, и тронулся.
Как это ни странно, не кукушечкой, а с места.
Мир скосил на меня взгляд, но я предпочла его “не заметить”.
Не начинай, пожалуйста, не надо, а?
Да, я всё ещё тебе не до конца доверяю. Да, я всё еще не уверена, что это не ты сжег мой лес (ладно, почти уверена, на самом деле, потому что иначе дудки бы я с тобой куда поехала).
Но я всё еще глубоко сомневаюсь в чистоте твоих намерений относительно “Тишины”.
Поэтому… свидания — свиданиями, но пусть пока всё остальное остается, как есть. Там поглядим.
Мирослав только головой покачал на мою молчаливую декларацию. “Ладно, черт с тобой” — вот что это означало. Ну, или примерно так.
Как ни странно, молчание, утвердившееся в салоне, было вполне уютным. Просто… стороны обозначили свои позиции, вот. Просто одна из сторон немного смочила хвост вином, и потому. возможно, была несколько прямолинейна и демонстративна. И бессовестна.
Но это уж самую каплю.
Автомобиль остановился возле темного подъезда, и я выбралась на волю, крутя в голове вольную цитату из какой-то песни “Вот эта улица, вот этот дом, здесь мои дети учинили погром!”.
Хотя, надеюсь, что не учинили. Адка бы позвонила.
— Лена, — вмешался в мои бестолковые мысли Азор.
Я повернулась на голос, и в мои руки опустился шикарный букет почти с меня высотой.
— Держи, — шепнул мне на ухо Мир. — Ты забыла.
Оу… А ведь и правда, забыла!
— Спаси-и-ибо! — протянула я, — Эх, жаль, завянут…
— Не завянут, — заверил меня Мирослав. И подмигнул.
Ага. Ага! То есть как бы в отношении альтеров поговорка "долго стоят — с любовью подарены" не работает! Работает "долго стоят — кое-кто жульничает".
Я потянулась к шершавой щеке — отблагодарить героя поцелуем, но он повернулся, легко прихватил губами мои губы, и шепнул мне на ухо:
— Пойдем, провожу.
Тяжелая рука приобняла меня за плечи, и под покровительством этой руки (и остального Азора Мирослава Радомиловича) я вступила в подъезд.
Вот наш этаж, вот наша дверь, а вот… Ой!
А вот крепкие объятия и горячие поцелуи на прощанье!
Окей, заверните, беру!
Все беру — крепкие ладони, обхватившие лицо, нахальное, напористое тело, притиснувшее меня к стене горячо и настырно. Жадные губы, бесссовестнй язык и весь бесстыдный, кусачий рот в целом. Беру звон в голове, разливающуюся по телу патоку, слабеющие ноги.
Букет выскользнул из рук в самом начале и плашмя шлепнуля на пол лестничной клетки.
В квартиру я вошла немного позже, чем могла бы, зато настроение у меня было намного, намного лучше, чем могло бы!
И даже Ада, которая вместо щадящего режима и целительного сна предавалась кухонному бдению, не смогла его испортить суровым взглядом и бдительным досмотром с места.
Во взгляде этом легко читалось “Ну и где ты шлялалась?” не озвученное вслух в виду того, что в целом она и так знала, а в частностях я сейчас всё расскажу.
— Минуту! — попросила я, и скрылась в своей комнате.
Переодеться, проверить, как там дети — и можно идти полуночничать с Аделаидой Константиновной.
В кухню я вплыла с коварной ухмылкой.
— Угадай, что мы сейчас будем делать? — спросила я у неё.
И ненавязчиво помахала двумя стетоскопами.
В результате допрос был отложен: две взрослые девицы, обеим за двадцать, некоторое время увлеченно прослушивали друг друга, безостановочно хихикая.
И уже гораздо позже, уплывая в дрему в собственной постели, я вспомнила то, от чего с меня враз слетела сонная нега: о том, ради чего затевалось свидание, мы так и не поговорили! Не обсудили, как нам дальше жить!
Мирослав, твою мать, Радомилович!