– Верно, – ответила она холодно. – И потом, я участвовала больше из благотворительных соображений.

– Безусловно, – сказала я и уже не в первый раз обратила внимание, что она почти не моргает. От этого взгляд её больших, широко посаженных глаз раздражал меня ещё больше. Наконец она посмотрела на меня так глубокомысленно, что я не выдержала и спросила, в чём дело.

Она глубоко выдохнула, молитвенно сложила ладони и устремила взгляд в потолок, словно набираясь сил.

– О боже. Так ты не знаешь? – Она внезапно осеклась.

Я уже знала, что означает её лживое сочувствие – вся эта шарада была лишь предвестником очередной сплетни. Вероятно, кто-то перепил за обедом. Или флиртовал с чужой женой во время танца. Или отпустил плохую шутку ниже пояса. На любом благотворительном вечере обязательно что-нибудь такое случится.

– Не знаю о чём? – спросила я вопреки здравому смыслу.

Она вздрогнула, поджала губы и ещё раз медленно, тяжело вздохнула.

– О Финче и снэпчате [7] , – выдохнула она наконец с неуловимой, но безошибочной радостью.

У меня упало сердце, но я велела себе оставаться сильной, не поддаваться на её провокацию, ничего не говорить. Поэтому я просто смотрела на своё отражение и наносила поверх помады ещё один слой блеска.

Очевидно, моё молчание смутило и опечалило её, и ей понадобилось несколько секунд, чтобы снова найти точку опоры.

– Так значит, ты не видела…

– Нет. У меня нет снэпчата, – ответила я, чувствуя лёгкое моральное превосходство человека, независимого от социальных сетей.

Она рассмеялась.

– Боже милостивый, у меня тоже нет. Даже если бы и был, я ведь у него не в друзьях. А фото он явно разослал только им.

– Тогда как же ты его увидела? – спросила я, убирая блеск в косметичку.

– Кто-то сделал этот снимок, и он распространился по всей Сети. Как пожар… Люсинда переслала его мне несколько минут назад. Во время речи Кирка. Но ты не волнуйся, больше она никому не перешлёт. Она очень тактична, когда речь о таких вещах, и мы строго воспитываем её в плане публичности в соцсетях.

– Как мило с её стороны, – сказала я. Дочь Кэти Люсинда обещала стать такой же любительницей соваться в чужие дела, как её мать. Мысли неслись с лихорадочной скоростью, сменяя друг друга. Что такого вопиющего мог написать Финч? Слишком хвастался Принстоном? Или перебрал с пивом? Я напомнила себе, кто источник моего беспокойства – старая добрая Кэти, которая любит мутить воду, чтобы показаться сперва монашкой, а потом спасительницей. Но всё-таки я волновалась, когда, оторвавшись от зеркала, посмотрела ей прямо в вытаращенные, как у жука, глаза. – И что же было на фото, Кэти?

– Девушка, – выпалила она, понизив голос до громкого шёпота и, очевидно, надеясь, что к нему начнут прислушиваться.

– И что? – Я по-прежнему старалась оставаться невозмутимой.

– Ну… – продолжала Кэти, – девушка была… почти… голая.

– Что? Голая? – Я скрестила руки на груди, не веря её словам. Не может быть, чтобы Финч совершил такую глупость. Всем известно, что за такие фото его непременно отчислят из Виндзора, всё равно что за кражу.

– Ну… полуголая, но…

Я закусила губу, представив модель в нижнем белье или, может быть, слишком откровенное фото Полли, которая одевалась, пожалуй, немного провокационно, но не больше, чем другие девушки. – Ну, – сказала я, повернувшись к двери, – дети иногда такое…

– Нина, – оборвала меня Кэти, – она лежала в отключке. На кровати.

– Кто – она? – выдохнула я.

– Её зовут Лила. Старшеклассница из Виндзора. Латиноамериканка. Может, тебе всё же стоит взглянуть на фото?

Я глубоко вздохнула и посмотрела на экран. Сначала я увидела только девушку, лежащую на спине, одетую или, во всяком случае, явно не голую, и вздохнула с облегчением. Но, приглядевшись получше, обратила внимание на детали. Её маленькое чёрное платье задралось вверху и внизу, как будто кто-то безуспешно пытался его снять или, напротив, торопливо натянул. Она чуть раздвинула бёдра, лодыжки свесились с кровати, босые ступни касались пола. Левая грудь вывалилась из бюстгальтера, сосок торчал.

Были и другие детали, не такие вызывающие, но тем не менее. Беспорядок, какой бывает в комнатах мальчиков-подростков. Желтоватое одеяло. Столик, заваленный бутылками из-под пива и мятыми салфетками. Плакат незнакомой мне группы волосатых, жутких, татуированных музыкантов. И что самое странное – зелёная карточка настольной игры «Уно», зажатая в левой руке девушки. Её пальцы крепко сжимали карту, ногти были ярко-красными.

Я несколько раз вдохнула и выдохнула, пытаясь успокоиться и надеясь получить какое-то объяснение. Хотя бы выяснить, что общего у этой фотографии и Финча.