Но и это объяснение не показалось ему подходящим. Конечно, его и в самом деле обучали внедряться; конечно, у него было куда меньше опыта по осмотру мест преступления, чем у бывших коллег. Возможно, убийца каждый раз бил снизу вверх, как на гольфе? Возможно, это объясняет странный рисунок и меньшее количество крови ближе к полу?

Но зачем? Зачем вообще так бить?

И каким было орудие убийства? Судя по положению брызг, это, возможно, был нож, какой-то клинок. Без фотографии тела трудно сказать наверняка. Сложно представить, чтобы убийца пользовался ножом как клюшкой для гольфа. Что-то здесь не так.

Кляйн изучил меловой контур и то, как кровь неубедительно вытекает из меловой головы. Нарисовано как-то не так. Он прикоснулся к поверхности засохшей лужи. Та уже походила на лак. Кое-где скользкая, кое-где потрескавшаяся, в центре – темнее и толще. Свет с потолка отсвечивал от нее мятым нимбом, по форме чем-то напоминающим сломанную челюсть.

«А что может рассказать кровь? – спросил себя Кляйн. – Ее местоположение говорит о многом. Неужели сама она ничего не может рассказать?»

Он достал ключи и поковырял кровь в центре пятна. Верхний слой в полсантиметра крошился кусочками, но под ним кровь просто расходилась. А у самого пола была почти влажная, как тесто.

«Сколько времени прошло?», – задумался Кляйн. Звонить ему начали несколько недель назад. По меньшей мере; может, и раньше – он достаточно давно отключился от мира, чтобы сбиться со счета. Значит, Элайн должен быть мертв минимум три недели, а то и больше месяца. Кровь не могла оставаться влажной так долго, не начать гнить и не пахнуть. И где мухи?

Он вышел в коридор. Охранник стоял так же навытяжку, как когда Кляйн зашел в комнату.

– В этой комнате никого не убивали, – сказал Кляйн.

– Я не знаю, о чем вы говорите, – ответил тот.

– Чья это комната?

Охранник только смотрел на него.

– Мне нужно видеть Борхерта, – сказал Кляйн. – Сейчас.

– Комната, мистер Кляйн? – переспросил Борхерт рассеянно. – О какой комнате вы говорите? – Он держал на весу между ними изуродованный палец и изучал его, смотря то на обрубок, то на Кляйна. – Замечательная работа, вы не находите, мистер Кляйн?

Кончик пальца был бледным и раздутым, темным посередине и с чем-то вроде красного воротника под порезом.

– У вас инфекция, – сказал Кляйн.

– Нонсенс, – возразил Борхерт. – Вы наблюдаете, как тело залечивает само себя.

– Так эта комната…

– Теперь я понимаю, чем может привлекать самоприжигание, мистер Кляйн. Уродливо, это правда, но вы действительно что-то нащупали. Меньше стерильности. Возвращение к натуральной религии, так сказать.

– Ничего я не нащупал, – сказал Кляйн – Я тут вообще ни при чем.

– О, еще как при чем, мистер Кляйн. Возможно, вы стали аватаром ненароком. Но тем не менее стали.

– Слушайте, – сказал Кляйн. – Мне надоело. Я уезжаю.

– Мне так жаль, мистер Кляйн, – ответил Борхерт. – Но мы это уже обсуждали. Если вы попытаетесь уехать – вас убьют. Так что там с вашей комнатой?

Кляйн покачал головой:

– В этой комнате никого не убивали.

– В какой?

– В комнате убийства.

– А, я понял, – помогая себе рукой, Борхерт, от которого осталась лишь половина, поднялся с кресла на единственную ногу и замер. Слегка накренился в сторону исчезнувших конечностей для поддержания равновесия. – Как вы можете быть так уверены, мистер Кляйн?

– Все неправильно. Разлет капель крови нестандартный, расположение тела относительно кровотечения неверно…

– Но, мистер Кляйн, «нестандартный» ведь не значит «сфальсифицированный». Возможно, это просто необычные обстоятельства.

– Возможно, – сказал Кляйн. – Но с кровью есть еще одна странность.

– С кровью?

– Она не высохла до конца.

– Но разве…

– Ее высушили искусственно. Феном, сушилкой, не знаю. Но внизу она еще сырая. Она не может принадлежать человеку, которого убили несколько недель назад.

Борхерт долго смотрел на него с задумчивым видом, а потом медленно запрыгал вокруг своей оси, чтобы вернуться в кресло.

– Ну? – сказал Кляйн.

– Ну значит, это реконструкция, – сказал Борхерт. – И что?

– И что? – спросил Кляйн. – Как я могу раскрыть преступление, глядя на его реконструкцию?

– Мистер Кляйн, в вас есть что-то от диванного философа, вы же понимаете, что всё на свете – реконструкция чего-либо еще? Реальность – отчаянное и скрытное существо.

– Меня просят раскрыть преступление или реконструкцию преступления?