Такой бык все равно может смертельно ранить человека одним взмахом даже подпиленного рога. Немало людей пострадали в боях с быками, чьи рога были укорочены. Но с таким быком работать как минимум в десять раз легче, а убить его в десять раз проще.

Рядовой зритель не заметит подпиленных рогов, поскольку не имеет особого опыта в этом деле и может не обратить внимания на легкую сероватую потертость. Он смотрит на кончики рогов и видит черные блестящие острия и не знает, что рог отполирован и смазан отработанным машинным маслом. Оно придает рогам блеск ярче, чем седельное масло – потрепанным охотничьим сапогам, но для опытного наблюдателя все это так же очевидно, как для ювелира изъян в бриллианте, и заметно с большого расстояния.

Во времена Манолете и в последующие годы нечистые на руку импресарио часто сами были устроителями боев, или были связаны с устроителями, или с устроителями и определенными заводчиками. Идеальным быком для их матадоров был медио-торо, и многие заводчики выращивали таких быков в больших количествах. Их выводили малорослыми, чтобы они были быстрыми, чтобы их было легко разъярить и легко сломать, а потом раскармливали зерном, чтобы животные казались большими и сильными. О рогах можно было не беспокоиться. Рога подпиливали, и публика наблюдала, как матадоры творили с такими быками чудеса: поворачивались к ним спиной, глядя на публику, пропускали быка под рукой, становились на колени перед взбешенным животным и прикладывали левый локоть к уху быка, делая вид, что говорят с ним по телефону, гладили их по рогам и, как плохие актеры, отбрасывали шпагу и мулету, обращаясь к публике, когда бык, завороженный, истекавший кровью, еще цеплялся за жизнь. И все эти цирковые фокусы публика принимала за Золотой век корриды.

Если нечистоплотным импресарио приходилось принимать настоящих быков с нетронутыми рогами, с животными всегда могло что-то случиться в темных закоулках или каменных стойлах при арене, где их держали в день корриды. Бывало, что днем, в ходе апартадо (отбора, когда быков распределяют по стойлам), у быка горели глаза, он был быстр, как кошка, и крепко стоял на всех четырех ногах, а позже тот же бык выходил шатаясь, припадая на задние конечности, потому что кто-то уронил тяжелый мешок с зерном ему на хребет. Или бык выходил на арену сонный, как сомнамбула, и матадору приходилось пробиваться сквозь туман к оглушенному животному, которое не замечало ничего вокруг, забыв, для чего ему такие роскошные рога, потому что кто-то вколол ему лошадиную дозу барбитуратов.

Конечно, иногда в боях попадались настоящие быки с «честными» рогами. Лучшие бойцы умели с ними управляться, но не жаждали этого – слишком опасно. Однако каждый год им приходилось проводить несколько таких боев.

Так что по множеству причин, особенно потому, что я в целом охладел к спортивным зрелищам, бои быков не вызывали у меня прежних эмоций. Но за прошедшие годы выросло новое поколение тореро, и мне не терпелось их увидеть. Я знал их отцов, некоторых очень хорошо, но слишком многие из них погибли, слишком многие перестали выступать из-за страха и по другим причинам, так что я решил никогда больше не заводить дружбы с тореадорами. Слишком много было переживаний за них и вместе с ними, когда они пасовали перед быком от страха или неуверенности, порождаемой страхом.

В том году мы остановились не в самой Памплоне, а в Лекумберри и каждое утро проезжали двадцать пять миль, чтобы быть там к половине седьмого утра, поскольку в семь начинался бег быков. Наши друзья разместились там же в гостинице, и на семь дней мы все погрузились в ежегодное местное буйство. Через неделю нестихающего веселья мы достаточно хорошо узнали друг друга и по большей части сдружились между собой, а значит, фиеста выдалась на славу. Если вначале сверкающий «Роллс-Ройс» графа Дадли казался мне слегка претенциозным, то теперь я находил его очаровательным. Как и все в тот год.

Джанфранко присоединился к одной питейно-танцевальной куадрилье, состоявшей из чистильщиков обуви и начинающих карманников. В результате он редко пользовался своей кроватью в Лекумберри и ненадолго стал местной знаменитостью. На ночлег он устраивался посреди огороженного прохода, через который быков запускали на арену: боялся проспать и пропустить энсьерро. Не пропустил. Быки пробежали прямо по нему. Вся его куадрилья ужасно им гордилась.

Адамо каждое утро выходил на арену и требовал, чтобы ему позволили убить быка, но у организаторов были другие планы.

Погода стояла отвратительная, Мэри промокла насквозь и подхватила тяжелую простуду. Потом жар не отпускал ее даже в Мадриде. Сами бои тоже были не очень, кроме одного исторического события: мы впервые увидели Антонио Ордоньеса.

Я разглядел в нем величие по первому – медленному и плавному – взмаху плаща. Я словно увидел всех вместе великих мастеров капоте – а их было немало – живыми и снова в бою, только он превосходил их. С мулетой он был безупречен. Он убивал красиво и легко. Внимательно и придирчиво следя за его движениями, я понял, что он станет величайшим матадором, если избежит серьезных происшествий. Тогда я не знал, что он добьется величия без всяких «если» и опасные ранения придадут ему еще больше страсти и пыла.

Много лет назад я был близко знаком с его отцом, Каэтано, написал с него матадора в романе «И восходит солнце». Все, происходившее на арене, в книге было взято из действительности, из его подлинных боев. Все, что касалось событий вне арены, было плодом моей фантазии. Ему всегда это было известно, но он никогда не протестовал и не жаловался.

Наблюдая, как Антонио работает с быком, я убедился, что он унаследовал все мастерство, которое его отец показывал в свои лучшие годы. Техника Каэтано была доведена до совершенства. Он так управлял своими подчиненными, пикадорами и бандерильеро, что все взаимодействие с быком, все три акта пьесы, заканчивавшейся смертью животного, были размеренными и логичными. Антонио превзошел его: каждое движение капоте с момента появления быка на арене, каждый шаг пикадора, каждый удар его пики искусно направлялись так, чтобы подвести быка к финальному акту боя – подчинить его алой ткани мулеты и подготовить к смерти от клинка.