Потом он загадал, что если встретится в городе с девушкой, то обязательно возьмет на кукан, конечно же, возьмет. Это ясно, судя, как она хвостом вертит: днем с одним, вечером с другим. Что-что, а денежки у него водились.

Думая так, фотограф еще настойчивее шептал сальности на ухо и даже несколько раз погладил под столом женщину по ляжке.

Внезапно седые брови его воткнулись в переносицу: из-за столика, спиной к которому сидела девушка, вдруг поднялся инвалид в белой рубашке, приладил под мышки костыли и принялся выбрасывать тело в сторону его, фотографа, намечаемой телки.

– Здорово!

Ирина вздрогнула и подняла глаза. Ее спутник осекся.

Инвалид исподлобья смотрел на девушку, которая моментально залилась краской, стягивая салфетку в кулачке.

– Че молчишь? Братишка где? А?!

– Послушайте, видимо, Вы ошиблись, - опомнился наконец собеседник девушки.
– У нее нет брата. Не знает она никого.

Донельзя расширенные зрачки калеки стали еще больше, а губы рванула кривая злобная усмешка.

– Знает, чмо, знает! И я ее знаю! Правда, чува?

– Я вызову милицию, - не очень уверенно предположил парень.

– Плевать на ментов, - отрезал инвалид.

– Не надо, не надо милиции, - сказала девушка и взглянула на спутника глазами, полными слез, - я тебе сейчас все объясню!

– А-а-а-а! Это я объясню!
– вдруг заорал инвалид, хватая за горлышко почти полную бутылку вина и опуская ее с размаху на голову парню, - сволочи ... братка моего ... ненавижу ... твари ... братаны там ... вы здесь ... гниды последние...

Оцепенев, девушка наблюдала, как бутылка с треском раскололась и вино, похожее на темную густеющую кровь, плеснуло в стороны вместе с осколками.

Потом, словно в замедленной съемке, видела Ирина, как костыль валится в сторону, а к ней тянется рука с побелевшими костяшками, в которых зажато горлышко с острыми хищными клыками.

"Больно, мамочка, больно", - подумала девушка, и стул, опрокидываясь, швырнул ее на пол.

Услышав истошный мужской, почти звериный крик, фотограф вздрогнул и оторвался от уха спутницы, которую уже умудрился парочку раз лизнуть в щеку.

Мужчина увидел, как остатки бутылки инвалид вонзил в горло девушке. Та откинулась на спину, а калека, потеряв равновесие, рухнул рядом, таща за собой скатерть и продолжая кромсать остатками бутылки лицо Ирины.

Музыка оборвалась. На мгновение повисла испуганная тишина. Потом завизжали женщины. И громче всех - подружка фотографа.

Еще погодя несколько мужиков навалились на безногого, а тот, отбиваясь, орал:

"Сволочи... паскуды... чмыри... душары... бляди... твари... ненавижу... баб ненавижу... всех вас ненавижу... твари последние... братка предала... с-суки поганые... всех убивать буду... всех блядей, чтобы ни одной на свете не осталось"

После того как визжащего, рвущего зубами всех и вся, матерящегося калеку связали полотенцами и принялись тащить к выходу навстречу бегущим милиционерам, старик бодро вскочил и присоединился к кавалькаде.

По дороге он несколько раз пнул уже не сопротивляющееся тело и даже умудрился ухватить "этот обрубок" за волосы, помогая потным и взъерошенным мужикам.

О том, как он "пресекал бандюгу" фотограф, естественно, рассказал женщине, увлекая ту из ресторана, забыв о девушке и думая только о том, чтобы вечер, который так чудненько начался, не сорвался.

9.

Второго Виктор достал ударом ноги в промежность. Подросток рухнул на колени, затем завалился на спину и принялся кататься по плитам, хватаясь руками за низ живота.

Набегающего на него человека, нырнув под его удар влево, Егоров свалил боковым справа в солнечное сплетение. Тело, оборвав бег, накрыло подростка, прижавшего коленки к подбородку.

Четвертый попытался убежать, но Виктор в два прыжка настиг его и подсек ноги. Мальчишка, вытянув руки, будто "рыбкой" летел с вышки, воткнулся в бетон и заскользил по плитам. Егоров выждал, пока прекратится "заплыв", а затем, разбежавшись, прыгнул вверх, чтобы двумя сомкнутыми пятками жестко опуститься ему на позвоночник.

В спине пацана что-то захрустело, и он заорал нечеловеческим голосом, колотя кулаками по плитам. Виктор вбил носок кроссовки в его распахнутый рот.

– Получай, скот, - хрипел он, - получай. Другого языка все равно не понимаешь.

Егоров оглянулся: пятый исчез, а вот первый на карачках пытался уползти за лавку в темноту кустов. Еще мгновение - и он вновь растянулся на плитах, а Виктор, точно хороший футболист, бил его по почкам, печени, лицу. Пацан всхлипывал, завывал, скулил, как голодный щенок, и все повторял: "Не надо! Не надо! Не надо!" Он закрывал лицо руками, дрожал, и из его разбитых губ затихающе неслось: "Не надо! Не надо!"