Новосильцева рассмеялась.

– На войне мирных болезней не бывает. Но ваш приказ будет выполнен.

– Не «будет выполнен», а выполняйте немедленно. Я запрещаю вам мерзнуть! – приказал комиссар.

Она взяла под козырек, но когда Яковлев повернулся, чтобы идти в штабной вагон, скорчила ему в спину рожицу. Это видел только матрос Гончарюк, подмигнул ей и подкрутил усы кончиками вверх.

– Ничего Глафира Васильевна, – утешил он. – Можете не переобуваться в валенки, – снег скоро будет мокрым. Мороз спадет.

– Почему вы так решили? – удивилась она.

– Мокрым снегом пахнет, – ответил он. – Я же моряк. Нам по должности положено знать погоду наперед. А в этих краях она, говорят, очень быстро может меняться.

Поезд осторожно двинулся с места. Внезапно, словно по заказу, всё снова окуталось тяжелым туманом. Он стелился волнами и нес собой запах гнилой сырости. Но через полчаса и туман рассеялся. Снова повалил снег, действительно, мокрый, к которому постепенно примешивалась колючая снежная крупа.

– Как в Петрограде, – сказала она Гончарюку. – Время года может меняться каждый час.

Стало светать. Поезд пошел быстрее, а скоро и дрезину возвратили на место. В серой дали сверкнули несколько отдельных огоньков, потом их показалась целая клумба. Это был Екатеринбург.

По мере того, как бронепоезд приближался к городу, огоньки гасли: наступило утро. Мокрая метель прекратилась, небо совершенно очистилось, и в его голубизне ярко вспыхнуло солнце.

В дверь яковлевского салона постучали.

– Прошу! – крикнул комиссар.

Он сидел за столом, перед ним лежала давешняя московская шифровка и несколько исписанных листков.

Вошла Новосильцева. Он некоторое время смотрел на нее отсутствующим взглядом. Скользнул сверху донизу:

– А где валенки?

– Оттепель, – кивнула она в сторону окна.

Комиссар Яковлев посмотрел в окно. Никаких признаков оттепели он не увидел, вздохнул и снова обернулся к ней.

– Вы тоже не спали, – отметил комиссар.

Она молча положила перед ним листок бумаги.

– Расшифровала.

– Неужели? Замечательно, – обрадовался Яковлев. – Значит, вы были не такой уж плохой ученицей.

Она пожала плечами.

– Наверное, все-таки не очень хорошей, – ответила она. – Шифр нетрудный, просто я сразу не сообразила, что это типичный код, который часто использовали в охранном отделении департамента полиции для связи с нелегальной агентурой. Самое удивительное, что этим шифром пользуется тот, за кем еще вчера охранка охотилась.

– И что же нам пишут?

Он прочел и задумался.

– Что же это? Как понимать? – спросил он.

Она покачала головой.

– Обычная двойная игра, – заметила Новосильцева. – У меня нет сомнений: нас с вами, безусловно, используют для прикрытия какой-то другой, действительно, главной операции. Дальше – обычная практика: если все проходит успешно, группу прикрытия ликвидируют. Как правило. Все зависит от важности акции и желания руководителя операции соблюсти конфиденциальность.

– Нет, нет! – воскликнул Яковлев. – Не может быть! Нас с вами послали сюда два самых главных лица России. Что же, по-вашему, они затеяли интригу против самих себя? Что может быть важнее доставки Романовых в Москву?

– Василий Васильевич. Дорогой товарищ красный Ник Картер! 16 – сказала Новосильцева. – Разве в чинах дело! Значит, есть еще более важная цель, более серьезные намерения, в которые начальство ваше не сочло необходимым вас посвящать. Вариантов могут быть десятки. Главный итог – не льстите себе понапрасну, что именно вам совдепы поручили съездить за Романовыми потому, что вы самый достойный.

– Разве я похож не человека, который может так о себе думать? – усмехнулся Яковлев.

– Похожи, похожи… – иронически подтвердила Новосильцева. – Только за собой не замечаете.

– Хм. Я был о себе лучшего мнения.

– Вот-вот! Вы только что еще раз подтвердили мою мысль! – засмеялась она. – Но не надо огорчаться. Сейчас важно то, что мы установили с большой степенью вероятности: на деле вам поручено не Романовых спасать, а стать прикрытием чего-то другого, о чём вам знать не положено. Так что мы с вами должны исходить из самого худшего.

– Не могу поверить… – признался Яковлев. – Даже ничего разумного в голову не приходит.