Кум сел, начал есть, ест, да испрашивает:

– Где это, кума, удалось тебе таким кушаньем поживиться?

– На речку ходила, сама наловила. Хочешь тебя научу?

Волк согласился, и они, дождавшись ночи, отправились на охоту. Лиса привела волка к прорубке, посадила его на самый край, а хвост в воду опустить велела.

– Ты вот так посиди, куманек, подольше, так видимо-невидимо к тебе на хвост всякой рыбы намерзнет.

Волк сидит, а Лиса-Патрикеевна ходит вокруг прорубки да приговаривает:

«Ясни, ясни на небе,

Мерзни, мерзни волчий хвост».

– Ты что там, кума, приговариваешь? – спросил волк.

– Я говорю:

«Ясни, ясни на небе.

Липни рыбка к волчью хвосту».

Волк соскучился сидеть, захотел привстать, а хвост-то примерз, не пускает.

– Что-то уж очень тяжело, кума, – сказал он. – Не пора ли вытаскивать? Чай, уж много налипло рыбы-то.

– Нет, куманек, еще рано. Посиди еще немножко – пусть уж сразу побольше налипнет, – ответит Лиса-Патрикеевна, и сама опять начнет ходить да приговаривать: «Ясни, ясни на небе, мерзни, мерзни волчий хвост!»

И досидел кум – когда уж светать начало. Бабы из деревни пришли за водой к прорубке, увидели волка и давай его коромыслами бить. Волк вертелся, вертелся, никак не мог вытащить хвоста из прорубки: примерз очень. Рванулся посильнее да и оторвал его, да так без хвоста и ушел.

Подбегает волк к лесу, видит: лиса по снегу валяется, стонет да охает.

– Что ты, кума?

– Ох, куманек ты мой милый! Натерпелась я за тебя страху-то; с полчаса в обмороке пролежала. Что, думаю, наделала я, несчастная? Ну, как да они убьют его, голубчика. Что я тогда буду делать одна?

Волк поверил, что кума от чистого сердца так убивается, сжалился над нею, положил на спину и понес на себе. Несет он лису, а она лежит да приговаривает:

«Битый небитого несет;

Битый небитого несет».

– Что ты там, кума, говоришь? – спросил волк.

– Ох, уж я и сама не знаю, что брежу. Голова так кругом и ходить, и в глазах туманится.

Так и донес волк лису до норы, положил на постель, а сам побежал к знакомому шубнику просить, чтобы хвост новый пришил: совестно было без хвоста-то ходить по лесу, смеяться все будут.

Жил-был бедный мужичок; сколько он ни трудился, сколько ни работал – все нет ничего!

«Эх, – думает сам с собой, – доля моя горькая! Все дни за хозяйством убиваюсь, а того и смотри – придется с голоду помирать; а вот сосед мой всю свою жизнь на боку лежит, и что же? Хозяйство большое, барыши сами в карман плывут. Видно, я Богу не угодил; стану я с утра до вечера молиться, авось, Господь и смилуется».

Начал он Богу молиться; по целым дням голодает, а все молится. Наступил светлый праздник, ударили к заутрене. Бедный думает:

«Все люди станут разгавливаться [17] , а у меня ни куска нету! Пойду хоть воды принесу – ужо вместо щей похлебаю».

Взял ведерко, пошел к колодцу и только закинул в воду – вдруг попалась ему в ведерко большущая щука.

Обрадовался мужик:

«Вот и я с праздником! Наварю ухи и всласть пообедаю».

Говорит ему щука человечьим голосом:

– Отпусти меня, добрый человек, на волю; я тебя счастливым сделаю: чего душа твоя пожелает, все у тебя будет! Только скажи: по щучьему веленью, по божьему благословенью явись то-то и то-то – сейчас явится!

Убогий бросил щуку в колодец, пришел в избу, сел за стол и говорит:

– По щучьему веленью, по божьему благословенью будь стол накрыт и обед готов!

Вдруг откуда что взялось – появились на столе всякие кушанья и напитки; хоть царя угощай, так не стыдно будет! Убогий перекрестился:

– Слава тебе, Господи! Есть чем разговеться.

Пошел в церковь, отстоял заутреню и обедню, воротился и стал разгавливаться; закусил-выпил, вышел за ворота и сел на лавочку.

На ту пору вздумала царевна по улицам прогуляться, идет со своими няньками и мамками и ради праздничка Христова раздает бедным милостыню; всем подала, а про этого мужичка и позабыла.

Вот он и говорит про себя:

– По щучьему веленью, по божьему благословенью пусть царевна плод понесет и родит себе сына!