Когда прозвенел звонок с пары, я начала собирать вещи, чтобы перейти в другую аудиторию, как почувствовала легкое прикосновение на своем плече:

— Майя?

— Ты что-то хотела, Маш? — оборачиваюсь я и окидываю взглядом Машу Северинцеву, ту, что вытянула меня из собственных мыслей. Честно говоря, я удивлена тем, что она ко мне подошла, ведь Маша из тех людей, которые предпочитают одиночество и за все обучение не вливаются ни в одну из образовавшихся студенческих группок якобы «друзей». Эти люди все время проводят в университете время в наушниках, полностью погруженные в свой мир — им совсем не интересно то, что происходит за его пределами. Наверное, даже сама учеба их не интересует.

— Да, собственно, ничего, просто решила составить тебе компанию. Если ты не против.

— О, нет, конечно, — растерянно отвечаю я.

— Ты уже начала готовится к коллоквиуму по социологии права? Я вот совсем обленилась, — усмехается белокурая девушка.

— Да там ничего сложного, можно один раз прочитать конспект и все запомнить.

Мы выходим из аудитории, а я все никак не могу запихнуть в сумку толстенный учебник, злюсь и нечаянно натыкаюсь на массивную спину Руслана.

— Осторожнее. — Недобро произносит он, смеряя меня ледяным взглядом. Я растерялась от того, что давно не говорила с ним, даже в таком тоне. Но меня хватило лишь на то, чтобы неловко опустить взгляд. Тряпка.

— Майя, все хорошо? — выдергивает меня из белого тумана Машка, в который за несколько секунд я успела погрузиться с головой. Кивнув, мы вышли, наконец, из аудитории, углубляясь в темноту университетского коридора.

— Здесь никогда не горит свет, — осматривая потухшие, казалось бы, навечно, лампы, прошептала я. — Руководству, наверное, очень нравится наблюдать за тем, как студенты пробираются из аудитории в аудиторию в кромешной темноте, словно кроты.

— Не удивительно, — фыркнула девушка. — Нам достался воистину доисторический корпус, переживший всевозможные войны.

Да, у корпуса, в котором расположился наш факультет, богатая, полная важных событий, история. Но со всевозможными войнами Маша перегнула: корпус построили в 1936 году. Последствия Второй Мировой сильно сказались на здании: оно едва уцелело. Зато к настоящему было, пожалуй, раз сто восстановлено, разрушено и снова восстановлено. Тем временем, мы доходим до аудитории номер двести восемь, табличка, на двери которой гласит, что здесь обосновалась кафедра иностранных языков. Только я собираюсь переступить порог, чтоб усесться за парту и смиренно ждать начала пары, как Машка останавливает меня:

— Слушай, а пошли в буфет, а? У нас еще в запасе есть минут двадцать.

— Я не голодна, — сухо отвечаю. Наверное, прозвучало резко, но сейчас я не хозяин своему голосу.

— Так. Пойти в буфет — не значит закидать в себя гору булочек, смаженок и пирожных. Я вот, например, замерзла и хочу согреться, вылив в себя стаканчик горячего чая. — Идея просто попить чай мне понравилась, но испугала мысль об огромной и шумной очереди вечно голодных студентов. — Идем? — заморгала своими огромными небесно-голубыми глазами Маша.

Сдавшись, я кивнула, и мы отправились в сторону нашего, не менее древнего, как сам корпус, буфета. Как я и предполагала, живая очередь тянулась от фойе до непосредственно буфета, что составляет несколько метров. Только я решила сказать Маше, что нам лучше уйти, как она шмыгнула в толпу и, расталкивая своими чуть пухлыми локтями недовольных студентов, добралась до кассы. Я в удивлении открыла рот, беспокоясь за девушку, ведь судя по воплям ребят, они готовы были ее сожрать, не оставив и горстки костей. Но Машка оказалась упертой и уже через пару минут с довольным видом несла в руках два пластмассовых стаканчика, до краев наполненных горячей ароматной жидкостью.

— Как тебе это удалось? — не без толики восхищения спросила я.

Губы Марии довольно растянулись в улыбке:

— У меня есть связи: я знакома с нашей буфетчицей. А она всегда по старой дружбе пропускает меня без очереди.

Мы нашли укромное местечко в глубине темного коридора, куда еле-еле просачивается свет из открытой аудитории, сейчас совсем пустой. Отхлебнув горячего чая, я чуть не обожгла себе горло. На глаза накатились слезы. Сколько раз уже совершаю одну и ту же ошибку, стремясь скорее наполнить организм теплом. Когда меня отпустило, я решилась нарушить уже устоявшуюся как минуты две неловкую тишину. Что самое интересное, неловкая тишина становится таковой лишь тогда, когда начинаешь задумываться об этом.

— Честно говоря, не думала, что ты такая… бойкая.

— Почему? Думала, что я могу лишь молча сидеть на парах, не проявляя никакой активности?

— Да.

Лицо девушки, по своей форме напоминающее клубничку, обрамленное белокурыми вьющимися волосами, приобрело задумчивый вид. Я бы даже сказала грустный. Неужели я ее обидела своими словами? Но после нескольких минут молчания, Мария заговорила, уставившись куда-то вдаль:

— Я всегда злилась на очень плохую человеческую привычку как желание на все вокруг вешать ярлыки. Надо сказать, массовые стереотипные ярлыки. Но со временем я смирилась с тем, что человеческую глупость не перебороть, а нервы свои на объяснения тратить жалко. — От слов девушки я почувствовала стыд за себя, потому что сама являюсь одной из тех, кто вешает ярлыки на других. — Ни с кем не общаешься в университете — значит забитая тихоня, поглощенная в свой внутренний мир и наверняка не имеющая друзей.