Одним из артистов в программе значился фокусник Алистер Маккиннон – молодой человек, внезапно и стремительно обретший удивительную славу на лондонских подмостках. В обязанности Джима входило предупреждать выступающих артистов о том, что им пора на сцену. Он постучал в дверь гримерки: «Мистер Маккиннон, ваш выход через пять минут», – но, к своему удивлению, ответа не услышал.

Он постучал еще, громче. Ответа вновь не последовало, Джим, зная, что ни один актер в здравом уме не пропустит сигнал к выходу, отворил дверь и заглянул внутрь, чтобы проверить, там ли фокусник.

И он там был – уже в сценическом костюме, с набеленным лицом и глазами, как черные камни. Вцепившись мертвой хваткой в подлокотники, он сидел в кресле перед зеркалом. В гримерке также находились два джентльмена в вечерних костюмах: невысокий, приятной наружности, в очках, и другой, крепко сбитый. Последний попытался спрятать за спину трость со свинцовым наконечником. Но он забыл о зеркале, и Джим прекрасно все видел.

– Пять минут до выхода, мистер Маккиннон, – повторил Джим, пока мысли его неслись вскачь. – Я подумал, вы, может, не слышали…

– Все в порядке, Джим, – сказал слабым голосом артист. – Оставь нас, будь любезен.

Бросив равнодушный взгляд на двух незнакомых джентльменов, Джим кивнул и удалился.

Так, подумал он, прислонившись к стене в коридоре, и что теперь делать?

В кулисах молча болталось несколько рабочих сцены, ожидая, когда закончится номер, и нужно будет менять декорации. Вверху, на колосниках, дожидались своей очереди осветители: им предстояло сменить цветные желатиновые фильтры перед газовыми рожками или повернуть рожки – вверх или вниз, в зависимости от того, сколько света потребуется на сцене. Некоторые из заявленных на вечер исполнителей толклись рядом. Маккиннон слыл превосходным фокусником, и они ни за что не согласились бы пропустить его номер. Джим прокрался сквозь тьму и полусвет – певица-сопрано как раз добралась до финала – и занял свое место сразу за занавесом, у громадного железного колеса.

Там он и стоял, легкий и собранный, светлые волосы откинуты со лба, взгляд зеленых глаз напряжен, пальцы барабанят по ободу колеса. И тут у него за спиной раздался шепот.

– Джим… Сможешь мне помочь?

Он обернулся. Фокусник стоял в тени; на белом размытом пятне лица чернели провалы глаз.

– Эти люди… – он ткнул пальцем в сторону ложи, где усаживались две уже знакомые фигуры; в полумраке блеснули очки того, что был ниже ростом. – Они хотят меня убить. Помоги мне улизнуть, как только опустится занавес. Ради бога, я не знаю, что мне делать…

– Ш-ш-ш! – отозвался Джим. – Отойдите-ка назад, они смотрят.

Песня подошла к концу, флейта в оркестре сочувственно издала последнюю трель. В зале захлопали и засвистели. Джим сжал обод колеса.

– Ладно, – процедил он сквозь зубы. – Я вас отсюда вытащу. Приготовились…

Он принялся крутить колесо, и занавес пошел вниз.

– Со сцены уйдете с этой стороны, – сказал он сквозь гром аплодисментов и рокот механизма, – а не с той. Из гримерки вам что-нибудь нужно забрать?

Маккиннон кивнул.

Как только занавес опустился, со светильников сняли цветные желатиновые пластины, сцену залил ослепительный белый свет. Расписной задник с модной гостиной взвился вверх; в кулисах закипела бурная деятельность: разворачивали огромную бархатную ширму, ставили ее на второй план; на середину сцены тащили столик, оказавшийся неожиданно тяжелым; расстилали большой турецкий ковер. Джим подбежал, чтобы поправить завернувшийся край и заодно придержал ширму, пока другой рабочий регулировал за ней противовес. Все это заняло не больше пятнадцати секунд.

Помощник режиссера дал сигнал осветителям, и они вставили в металлические рамки новые желатиновые пластины, одновременно прикрутив напор газа в рожках. Свет сделался тусклым, розовым и таинственным. Джим кинулся назад, к своему колесу; Маккиннон занял место в кулисе. Конферансье произнес небольшое вступление, дирижер в яме поднял палочку…

Грянула увертюра, зал разразился аплодисментами, Джим налег на колесо, и занавес пополз вверх. Маккиннон ступил на подмостки и в мгновение ока преобразился. Номер начался.

Несколько секунд Джим смотрел на сцену, привычно поражаясь тому, как этот человек, едва заметный и слабый, в огнях рампы сразу становился могущественным и значительным. Его голос, взгляд, каждое движение излучали властность и тайну. Впору было поверить, что он и правда повелевает сонмами незримых духов, что все его фокусы и превращения – работа демонических сил. Джим видел его номера уже раз десять, но всякий раз смотрел, как зачарованный, в каком-то священном ужасе.

Наконец он нехотя оторвался от зрелища и проскользнул под сцену. Это был самый короткий путь с одной стороны на другую. Джим бесшумно пробирался среди балок, веревок, люков и всевозможных труб и очутился на противоположном краю сцены в тот самый момент, когда раздался взрыв аплодисментов.