Он пристально смотрел вокруг и вдруг увидел: вдоль линии идет русский солдат в серой шинели. Идет-идет и остановится, словно раздумывает. Вот он у столба. Привстал, дернулся вверх, словно его подтолкнули, и снова остановился.

"Трусит, видно", - усмехнулся фашист. Он взял русского "Ивана" на прицел, выждал и, когда связист еще раз приподнялся, выстрелил.

Русский солдат присел, видно с испугу, потом снова на столб полез.

"Как это я промахнулся?" - подосадовал фашист. Прицелился получше - и снова промазал: солдат не упал.

От злости снайпер забыл осторожность и выстрелил в третий раз.

И в тот же миг получил удар в лоб, словно к нему вернулась собственная пуля. Фашист взмахнул руками и повалился вниз, убитый наповал.

Афанасий Жнивин встал из-под куклы, почти невидимый в белом халате, и сказал:

– Взял он, Ванюша, тебя на мушку, да сам пропал ни за понюшку!

Посмотрел, а у его "приятеля" в шинели в разных местах три дырки от пуль.

Меткий был фашистский стрелок, да на солому попался.

Пока он стрелял в чучело, Жнивин его высмотрел да и выцелил на дереве, как глухаря на току.

Перехитрив одного снайпера, Жнивин подловил так же и второго. И много раз охотился на вражеских снайперов, приманивая их на соломенную куклу. И получалось всегда успешно.

Ему доставались похвалы бойцов и командиров, а его "Ванюше" - только фашистские пули. Но соломенному солдату не приходилось ложиться в госпиталь - Жнивин сам зашивал его раны суровыми нитками и приговаривал:

– У нашей соломки не велики поломки!

И когда бойцы его спрашивали: "Как это ты так ловко фашистов бьешь?" - он отвечал: "Это я не один, а вдвоем с братишкой".

ЛАЙКА - НЕ ПУСТОЛАЙКА

Когда фашисты отступали под натиском нашей армии, они взрывали мосты, портили дороги, сжигали дома и поселки.

И жителей всех угоняли. Все живое уничтожали: и скот, и птицу...

Много мы прошли деревень и ни разу петушиного крика не слыхали.

Лишь иногда попадались нам одичавшие собаки. Вокруг бегают, а к нам подойти боятся.

Разведчик Степан Сибиряков заприметил одну такую.

Стоит на опушке леса светло-серая пушистая собачка, как игрушка. Уши торчком, хвост бутоном, и глаза умные, живые.

– Да ведь это лайка, - говорит Степан.
– Ценная собака!

Манит ее куском хлеба:

– Собачка, собачка, поди сюда. Не бойся, глупая, я не кусаюсь.

Лайка хвостом виляет, а подойти не решается. Он к ней, а она от него.

– Вот до чего фашисты собаку довели - человека боится!
– сокрушается Степан.
– Главное, как ее звать, не угадаешь, а то бы сразу подошла.

И начинает выкликать все собачьи имена. И Шарика, и Жучку, и Тузика...
– все прозвища перебрал, а толку никакого.

Наконец свистнул, ударил себя ладонью по голенищу и скомандовал:

– А ну, к ноге!

И тут собака вдруг подскочила и стала рядом.

– Эге, - обрадовался Степан, - да ты ученая, охотничья! Ну молодец, вот и хозяина себе нашла!

Подвел он собаку к походной кухне и говорит повару:

– Угости-ка моего дружка кашей с мясом. А повар сидит с перевязанной щекой у остывшей кухни и жалуется:

– Ну что за напасть такая - с этими проклятыми снайперами даже каши не сваришь! Только выеду на открытое место - бац! Либо в лошадь, либо в котел, а то вот мне в щеку. Наверно, им задание дано - оставить наших солдат без горячей пищи. Когда простые бойцы идут, они сидят тихо, а как только выедет грузовик, штабная машина или моя кухня, так сразу и закукуют!

Поворчав вдоволь на свою судьбу, повар дал собаке кусок недоваренного мяса и хорошую большую кость.

Степан угощает своего четвероногого друга и говорит:

– Извиняюсь, собачка, не знаю, как вас звать-величать. Придется вам привыкнуть к новому имени...

Какое бы ей имя дать?

– Назови ее Пустолайкой, - пошутил повар.

– Нет, - ответил Степан, - лайка - не пустолайка!
– и даже обиделся.

До войны Сибиряков был охотником и хорошо знал эту породу,

– Вы знаете, какие это собаки - лайки?
– сказал он.
– Без них разве белку добудешь! Белка спрячется на дерево, и все тут. Лес большой, деревьев много. На каком она затаилась, поди узнай. А лайка чует. Подбежит, встанет перед деревом и лает, охотнику знак дает. Подойдешь к дереву, а она мордочкой вверх указывает. Взглянешь на ветки - там белка сидит и сердится: "Хорк, хорк!" Зачем, мол, ты меня человеку выдаешь? А лайка ей свое: "Тяв, тяв!" Довольно, мол, поносила свою шубу, отдай людям.