– Не отдам, не отдам - хоть убейте!

– Это что, кликуша?
– спросил я подбежавших ребят.

– Спекулянтка. Из-под Шуи на Арзамас кусок мануфактуры тащит. На пшено, ишь, менять.

Верно, женщина прижимала к груди какой-то сверток, как ребенка.

– Ну, пойдем!
– Ребята взяли и поволокли.

Заинтересовавшись, я пошел за ними. По дороге, дожидаясь, стояла еще кучка каких-то людей. Среди них как начальник - Рубцовый Нос. Перед ним человек с детской колясочкой. Они горячо о чем-то рассуждали.

– Я же рабочий, а ты крестьянин, должны мы друг друга понимать?

– А спекулянничать не могешь!

– Друг, - брал его за плечо человек с коляской, - друг, я же тебе говорю, не дает нам фабрика зарплаты, кроме натурой. Берем мы себе отпуск и честно идем поменять этот ситчишко на мучку, на крупку, а вы нас клеймите эдакими словами... Ну легко ли так?

– Я этого не знаю, мне давай бумагу!

Человек с детской колясочкой приложил руку к сердцу, Рубцовый Нос не дал ему говорить дальше.

– Пойдем в сельсовет, там разберемся.

Человек вздохнул и покатил свою колясочку, в которой лежали свертки ситца и кульки наменянных продуктов. За ним поплелась беглянка и еще несколько других.

– Вот четвертая партия за день, откуда-то из-под Иваново-Вознесенска. Издалека и все беспокойные. Упрел, - сказал мне Рубцовый Нос.

Изловленных привели к помещению ячейки, и не успел я оглянуться, как они очутились за какой-то крепко захлопнутой дверью в подвале дома. Я бросился искать Сережку.

Он ходил по веранде и чесал себе маковку, морща нос.

– Сел я писать отчет, и сам не рад.

– А что?

– Пришел Перстень и потребовал им его прочесть.

– Ну и что же?

– Не умею я писать хвалебные оды, вот и хожу.

Я рассказал Сереге о своей прогулке в луга и о том, как ловят "спекулянтов" здешние красномольцы и каких.

В подтверждение моих слов мимо окна проплелась та самая женщина без свертка, еще кто-то и человек, уж теперь без колясочки. Мы с Серегой бросились искать Перстня и наткнулись на него в коридоре. Он шел с каким-то рыжебородым мужичищей, побольше его, а впереди Рубцовый Нос катил колясочку, полную сверточков и разных предметов.

– Разве так можно?
– завопил Серега.
– Вы что, не отличаете рабочих от спекулянтов?

– Потише, потише, друг, - остановил его рыжебородый мужик, - я здесь власть на местах. Декреты мы знаем без вас: у нас даже не как у прочих, а без обиды - у кого что отберут - десять фунтов муки и на дорогу ковригу печеного хлеба. Обиды тут не должно быть.

– Все равно грабеж - с десятью фунтами или без них...

– А хошь ты за такие слова к нам в темную угодить? Милости прошу! Рыжий ехидно осмотрел нас и добавил: - У нас бы таких плохоньких близко до ячейки не допустили, а то: инструктора укома!

После этих слов Рубцовый Нос двинул колясочку, она заскрипела, поехала, и все, миновав нас, удалились в одну из комнат.

Когда мы собрались уезжать, пришел Ванюха Перстень и позвал нас за собой в ту самую комнату.

– Вот, - сказал Перстень, - это вам в уком наши членские взносы: как нет у нас денег, то возьмите натурой.

Перед нами лежала груда мануфактуры, куски сукна, несколько часов с цепочками, сапог хромовых и даже серебряный самовар.

Мы озадаченно переглянулись.

– Ничего-ничего, забирайте. Этот товар буржуйский. Серебряный самовар-то буржуй тащил! А кусок сукна - бывший купец волок.

– Нам и положить-то такие вещи некуда.

– Мы вам уложим, ребя, тащи!

Двое парней стали ухватывать и тащить нашему ямщику все добро.

– Хоть самовар-то оставьте!
– молил Серега.

* * *

Как же легко мы вздохнули, когда миновали тряскую гать и выехали из леса! Солнце! Рожь волнуется. Ласточки летают. Милые! Позади топь и трясина, позади "угодниковы слезки" и ореховый куст, перед нами же шестьдесят ровных покойных верст стелются до самого нашего укома. Вот показалась мирная полевая деревушка, вся потонувшая в зеленых коноплях. Ни одного деревца - только скворечни тянутся к небу, качая смешными, растреснутыми головами.

– Теперь доедем, - облегченно вздыхает Сережка.

– Заранее не загадывай, - ямщик чешет маковку кнутовищем, - они народ того... Чего-то много вам надавали, боюсь, опомнятся, нагонят да отымут!

И только он это сказал - тут же с лица сменился.

– Едут, братишки, едут!
– заголосил он.

Привстал на облучке и заколотил неистово конягу. И тут сквозь закрутившуюся пыль увидел я выметывающиеся изо ржи черные и рыжие гривы лошадей.

– Сто-ой-ой-ой!
– несся вокруг нас крик.