– Ты их не запомнила? Может, угадаешь, - спрашивал красноармеец девчурку, - какие они были?

– Страшные...
– плакала девчонка.

– А все-таки я их найду, - скрипнул зубами Ваня, - вот святая истина, найду!
– И он перекрестился маузером, крепко стукая себя по лбу.
– По коням!
– скомандовал он и выбежал на крыльцо.

Мы попрыгали в сани. Замешкался лишь Савоськин. Переваливаясь, спустился с крыльца. В руке он держал надкусанный соленый огурец.

– Добрые огурчики директорская Марья готовила, с чесночком, с хренком, с перчиком, со смородиновым листочком... Царствие ей небесное...

– Да ты что, дед, в такую минуту огурцы вдруг...
– сказал красноармеец возмущенно.

– Вот то-то и оно - что за бандиты здесь были: злато-серебро не тронуто, а огурчики початы...

Савоськин натянул вожжи, и кони заплясали...

Оставив на месте преступления засаду, мы помчались в город.

– Давай! Давай!
– поторапливал Ваня Савоськина.

Кони и без того рвались к дому. Вот переезд через железнодорожное полотно. Вот депо встречает нас вздохами паровозов. А вот и здание пересыльного пункта. В окнах свет и тени.

– Танцуют, вот черти!
– восхитился красноармеец.
– Мы пол-уезда успели обскакать... а тут по-прежнему гармошка пилит, ноги шаркают!

– Стой!
– приказал Ваня, и Савоськин осадил перед освещенным подъездом. Возле парадного толпились барышни, затанцевавшиеся до упаду. Кавалеры давали им глотнуть снежку.

– За мной, ребята, последний вальс наш!
– И мы побежали за Ваней.

Савоськин привязал коней у столбов с объявлениями и газетами и направился в кочегарку греться. Там у сторожа-истопника Глебыча всегда можно было достать стакан самогону и соленый огурец.

К нему в "преисподнюю" частенько забегали "погреться" все незадачливые кавалеры - катыховы, азовкины, заикины, злобствующая на нас шушера. Пока мы танцевали с лучшими барышнями города, они утешались самогоном. Набирались нахальства, чтобы перебить у нас последний вальс. Но дело кончалось тем, что они так и оставались в кочегарке, пели пьяные песни, а мы провожали лучших девчат города по домам...

Но на сей раз кавалеры из бывших были трезвыми. Влетев в зал, мы увидели наших барышень в их объятиях, услышали бравурные звуки краковяка.

Прищелкивая каблуками, по юнкерской привычке, в паре с Верой мчался черномазый Катыхов.

Подхватив Любочку, грузно топал Васька Андреев. Над пышной Катенькой склонял свою тонкую фигуру Заикин-младший. Шариком подпрыгивал толстенький Азовкин.

У потолка стояли облака пара. Со стен текло - словно камень вспотел, глядя на танцующих.

Золотой чуб гармониста потемнел и свернулся мочалкой, как в бане. Но пальцы его бегали по ладам, и нога неустанно отбивала такт.

Мы ворвались в двери, как ветер. Бычков сразу увидел нас, поднял голову, повертел осоловелыми глазами и, разглядев Ванину кожаную куртку, сжал мехи гармонии, и музыка прекратилась.

Все танцующие застыли, опустив руки.

– Последний вальс!
– провозгласил Бычков.

Заслышав эти волшебные слова, вся кавалерская нечисть шарахнулась прочь от наших барышень и понеслась черными тенями в "преисподнюю". И в зале снова царили мы, пролетарские парни, с обветренными лицами, в худых сапогах, в одежде непраздничной, порванной в ночных тревогах и стычках.

Народ глядел на нас с каким-то смутным ожиданием. Барышни охорашивались, одергивая нарядные платья.

– "На сопках Маньчжурии", - хрипло объявил Бычков и, склонив голову, растянул мехи.

И под рыдающие звуки вальса двинулись мы в раздавшийся круг, оставив винтовки нетанцующим ребятам, как оруженосцам.

Властной рукой обнял Ваня тонкую талию Веры. Я тоже не постеснялся наложить лапу на белое платье моей барышни, печатая на нем пятерню. Последовал за нами и краснозвездный братишка, обняв пышную попову дочку. И вот уж несемся мы плавно и быстро, не чуя под собой ног, ознобленных в дороге.

Молча танцуем мы с Сонечкой, близко держась Вани и Веры. Румянец пробивается сквозь ее смуглые щеки. Желваки играют на его широких скулах. И доносятся до меня обрывки разговора.

– Значит, ликвидировали еще одну банду?
– играя взглядом, спрашивает она.

– С корнем, - отвечает он, - начисто!

– Ты мной доволен?

– Еще бы!

Мелькают красные галифе, выпачканные мелом, постукивают каблуки сапог, вымазанных глиной, вьются вокруг них белые воланы платья.

– Ваня, мне душно, не жми так...

– Очень ты гибкая, как змея, боюсь, выскользнешь.
– На скулах его пробегают желваки. На щеках ее вспыхивает румянец.

– Значит, Наденька - Симочке, Симочка - Любочке, Любочка тебе на ушко, а ты нам?