– Нормальная интеллигентская установка.
– Успокоил Сергея Толя.
– Ты веришь сердцем своим в высшую мудрость, а не в бородатого дяденьку на небесах, правящего людскими судьбами, карающего и вознаграждающего... Даже матерые религиозные философы сегодня уже признают, что идея ада порождение фантазии садиста-маньяка, и никакого отношения к идее божественного возмездия не имеет.

– Не о дяденьке, то есть Боге-отце или сыне или святом духе речь... Ты правильно заметил, Толя, дело в высшей мудрости, справедливости. Некоем глобальном замысле существования человечества. Вот их-то я и не вижу - ни мудрости, ни справедливости, ни возмездия. Как ты помнишь, Иван Карамазов не мог принять идею справедливого Бога из-за страдания ни в чем не повинных людей.
– Массивная фигура Сергея вырисовывалась на фоне меркнущего заката.
– Он не мог объяснить с позиций веры в Бога-отца и заступника ни одной слезиночки замученного ребенка. А мы благополучно существуем в мире, где истязание человека - невинного ребенка или пусть даже изрядно погрешившего на своем веку старика - норма. Достаточно посмотреть один выпуск теленовостей, чтобы умом тронуться: войны, эпидемии, болезни, катастрофы куски мяса, обломки жилищ, истерзанные останки того, что было рождено для жизни, добра, радости... А мы спокойно ужинаем и при этом - с крестом на шее и с верой в свою бессмертную душу и некую высшую справедливость!

– Ошибаешься, дорогуша моя, человек является в этот мир не для удовольствий, а для страдания. И поэтому-то вся эта красота лишь намекает на возможность совершенного бытия... А мы превратили замысел Божий в сплошную кару и ад.
– Толя инстинктивно коснулся груди в том месте, где висел нательный крестик.

Сергей подсел к нему и крепко сжал плечо в дутой изумрудной куртке.

– Кто сделал земной ад, кто?
– Я, ты, она? Или миллионы других, рожденных с изначальной жаждой жизни, радости, милосердия, и обреченных на мучения и смерть.

...Мне было лет четырнадцать и я уже знал о конфликте Бога и Сатаны, а также о принципах возмездия за прегрешения, искупления грехов страданием. Моя мать не была очень набожной, но иконку дома держала и тихонько на ночь, думая, что я сплю, шептала что-то горячо и просительно. Может, прибавку к зарплате, а может для меня праведный путь вымаливала...

По голосу Сергея я чувствовала, что он попал на больную тему.

– И вот результат! Твоя мама и мечтать не смела - сынок уважаемый человек, прекрасный специалист, богатей, счастливый семьянин! Ты бы хоть свечку на Пасху или рождество ставил, безбожник... Ну, хотя бы на всякий случай.
– Серьезно посоветовал Толя.

– А у Лары на шее синенький брелок с каким-то золотым божеством висит. Она говорит, что никогда с ним не расстается. Это кто - святой дух? Обратилась к нам Ирочка.

– Это Будда, детка.
– Нехотя объяснил Толя.
– У Лары надежный защитник.

– А я в православной церкви недавно окрестилась. На Октябрьской площади, за худсалоном. У нас в ансамбле все девчонки там крестились. Я даже крестной у Таськи была. И теперь всегда крестик ношу.
– Она вытащила из-под свитера и показала золотой крестик.
– Очень даже помогает. И там, в Стамбуле, и вообще... в личной жизни... А ничего, что он католический?

– Ничего, ничего, детка.
– Успокоил подружку Толя.
– Это уж все равно. Как говорят, "из одной бочки разливают" - что религии, что богов.

– Я не досказал.
– Спокойно продолжил Сергей, не обратив внимания на треп Толика.
– Тогда, в четырнадцать, я понял ужасную вещь. От моей догадки мне стало не по себе и я стал приглядываться к жизни очень внимательно, ожидая, что меня переубедят... Жду до сих пор. Только, видно, зря.

– Так что же все-таки произошло? Что ты тогда понял, муж? И почему я об этом узнаю только сейчас?.. Эх, жены всегда узнают все самое главное в последнюю очередь... Давай, выкладывай начистоту. Я все пойму и прощу. Честно. Присягаю на последних лучах солнца!.

– В нашей компании дворовой шпаны был один гаденыш. Лживый, жестокий, завистливый... Маленький и визгливый... В общем, что называется - ублюдок. Так мы его и звали. Отобрать у старухи кошелек или авоську, которую та волокла из магазина, было для Ублюдка особым удовольствием. Как и мучительство кошек. Да не каких-нибудь, бесхозных, а любимых, бабулькиных. Вот такую отраду одинокой жизни он старался изловить и с отрубленными лапами или размозженной головой под дверь хозяйки подбросить.

– Ой, Сережа, ну к чему это нам сейчас? Каждый уже повидал в своей жизни достаточно жути. Если я начну про больницу рассказывать или Толя про Афган...
– Содрогнулась я от пробежавшей по спине дрожи.

– Я объясняю, как стал безбожником.
– Упрямо продолжил Сергей. Ни балагурить, ни благодушничать он почему-то сегодня не хотел.
– Короче, Ублюдок попал под грузовик. И с развороченным брюхом был доставлен в Склиф. День лежит, два, неделю. Врачи удивляются - на редкость живучий паренек попался. Маманя его, работавшая в чистопрудной "стекляшке" уборщицей, явилась в наше чердачное логово и, заливаясь слезами, прямо посреди битого стекла на колени бухнулась. "Сходите, говорит, к сыну, ребята, Христом Богом молю. Он вас кличет". А тетка была никудышная - алкашка и скандалистка первая на весь переулок. С мужем, таким же подонком, чуть не каждый день дралась. Участковый мент к ним чаще деда родного заходил... Не знаю, что нас пробрало - пошли мы в больницу, с апельсинами и книжкой "Петровка 38". Все честь-честью. Вроде даже цветочки прихватили - смех! Дежурный врач нас подозрительно осмотрел и сказал: "Посещения строго запрещены". А потом уже вслед окликнул: "Эй, братва! Давайте живее, пока главный на операции".

И увидели мы его - трубочки, иголочки, бинты... Лицо крохотное, остроносое, как у белки, а в глазах - страх... Такого страха я ещё ни у кого не видел. Хочет что-то сказать, а губы синие-присиние, еле шевелятся. Я нагнулся к нему: "Не дрейфь, скоро будешь мячи гонять". Он посмотрел мне в глаза так, словно узнал разгадку всех загадок и стал самым взрослым и умным. Ему даже удалось оторвать голову от подушки, чтобы приблизить к моему уху пересохшие губы.
– "Кошкам очень больно. Я знаю".