А вот что касается Ванды... В свои пятьдесят Амир Сайлах хорошо повидал свет. Пять лет он учился в Америке, три года - в СССР, объездил чуть ли не весь мир и прекрасно ориентировался в психологических особенностях различных этнических групп. Он ни за что не стал бы приветствовать жителя Афин по-американски, соединенными большим и указательным пальцами, поскольку то, что означает в Соединенных Штатах лишь дружеское "О'кей, в Греции, Бразилии является крайне неприличным жестом, в Египте воспринимается, как угроза, а в Японии - как просьба заплатить деньги. В стране же Амира американская округлая конфигурация соединенных пальцев означала "черный глаз" и применялась как пластическое подкрепление словесного проклятия. Женщина здесь имела определенный статус, определяемый жестким сводом незыблемых правил во всех сферах ее жизни, и Амир не мог и вообразить применение каких-либо американских или европейских методов общения в отношениях со своей соплеменницей. Так получилось, что на родине Амир чувствовал себя лишь политическим деятелем, сподвижником великого эмира, ограничив личную жизнь и веление плоти до минимума, за границей же он был всем остальным и прежде всего - мужчиной. Причем состоятельным и темпераментным.

Уже давно Амир понял, что различия в любви и сексе у представительниц разных национальностей по отношению к нему - восточному красавцу и богачу, не играет существенной роли. Француженки и американки, россиянки и немки, японки и скандинавки ждали от полного жизненных сил и денег араба прежде всего проявлений мужского темперамента и восточной щедрости. И тем, и другим он был наделен в достаточной мере, чтобы легко завоевать благосклонность самых интересных объектов женского пола и не знать поражений. У пребывающего за границей "своей страны" Амира, в присутствии пышной блондинки начинали страстно гореть глаза, а сердце мощно билось, подавая сигналы к бою и вдохновлял на необдуманные поступки.

Ванда Динстлер действовала на Амира каким-то особенным образом. Прекрасно отдавая себе отчет в том, что приходилось встречать женщин и покрасивее, и помоложе, а также сознавая неуместность влечения к жене профессора в данной ситуации, Амир не мог отделаться от волнующего чувства. Оно не покидающего его с той минуты, как из двери альпийского дома вышла эта поразительная копия российской Светланы. Мудрый политик, опытный мужчина, он и не подозревал, что является абсолютным профаном и новичком в сфере нежных чувств, то есть в том, что принято называть любовью.

Если бы тогда Светлане Кончухиной, потрясенной подлостью потенциального "жениха", попросту продавшего любовницу своему шефу, могло прийти в голову, что короткий роман с ней окажется единственной любовной историей в жизни этого хладнокровного чужака... Если бы Амир - многоопытный ловелас, избегающий женской привязанности, мог понять, что его томление, его навязчивая тяга к игривой россияночке и есть потребность зародившейся, но так и не расцветшей любви... Светлана, ставшая, по милости Амира, подругой Хосейна, Светланка, волею судеб, произведшая на свет наследника престола, Светланка, так фантастически танцевавшая с ним на клубных дискотеках и самозабвенно отдававшаяся ему на полу в снятой у глухонемой старухи комнате... Светланка - королева, Светланка - шлюшка, застреленная прямо в сердце рукой пьяного ревнивца, не ты ли машешь прозрачной рукой с неведомой смертному высоты, делая таинственные знаки?

...Амир отпустил Максима и грустно посмотрел в Вандино розовеющее от солнца лицо:

– Мы могли бы продолжить культурные и нравственные дискуссии в этой области... без ребенка, разумеется. Не будет ли мадам Динстлер так любезна сопроводить меня как-нибудь в ближайший городок, имеющий приличную библиотеку? Голубые глаза, распахнувшиеся совсем по-светланкиному, вспыхнули торжеством:

– Я как раз собираюсь на днях в Канны. Могу прихватить Вас, - она захлопнула журнал, опустила темные очки и вытянулась в кресле.

4

В то время у бассейна, в прохладной тени каштанов, Максим в обществе Амира и Ванды проходил краткий курс подготовки на роль наследника престола, в одноэтажном "гостевом" домике в глубине сада медленно возвращалась к жизни Виктория.

Удар булыжника в подмосковном леске прервал ее связь с родиной. Уйдя в черное небытие глубокого обморока на окраине российской столицы, она впервые вынырнула из него на другом полушарии, в роскошной комнате дворца эмира, о существовании которого всего сутки назад не имела ни малейшего представления.

Виктория медленно приоткрыла глаза и вновь зажмурилась от нестерпимой яркой белизны. Попробовала еще раз, осторожно рассматривая окружающее сквозь полусомкнутые ресницы: необъятная белая кровать, ледниковые нагромождения крахмальных простыней, морозная изморось чего-то снежного наверху - вот от чего так нестерпимо зябко. Виктория почувствовала, как погружается в январскую полынью и застонала от сотрясающего тела холода. Кто-то неслышно подошел, пахнуло спиртом, в предплечье вонзилась тоненькая игла. Приятное тепло, долгий сонный покой и снова медленное выныривание из полузабытья...

Матовый свет настольной лампы наполняет мягкой желтизной кисейный полог, опущенный вокруг ложа, на подставке из стекла и металла, возвышающейся у изголовья - всевозможные пузырьки, прозрачный поильник с выгнутым носиком, странного вида продолговатая палочка со шкалой, очевидно, градусник или какой-нибудь прибор. В темной вышине, сквозь туман полога, светятся зеленые цифр 00.43. Причем последняя цифра все время меняется, устремляясь к неведомой величине. Дождавшись, пока 00 превратилось в 01.00, Виктория снова погрузилась в сон...