Как ни был подготовлен Хаминов к визиту Бутина, а не сразу с собой совладал: сначала прямо глянули его глаза и вдруг повел ими влево-вправо, вправо-влево, будто его уличили в проступке. И тут же, оправившись от смущения, однако с переменившимся от бледности лицом, бодро вышел из-за стола, прикрывши папкой бумаги, лежавшие пред ним.

— Милости прошу, Михаил Дмитриевич. — Он подошел к бывшему патрону с раскинутыми, словно для объятия руками, и на круглом простоватом лице вымученное выражение доброжелательства и приятства.

Бутин несколько помедлил, прежде чем подать ему руку, и краткий испуг мелькнул в глазах Хаминова: а подаст ли вообще!

Подал. Он пришел не для разрыва. Он пришел, все же надеясь на понимание и уступчивость старого партнера.

Они уселись рядом на деревянном диване, и Бутин учуял: не хочет Хаминов, чтобы Бутин видел бумаги, лежавшие на малом столе. Терзается, что не успел подале упрятать.

— Иван Степанович, не будем лукавить друг перед другом, мы оба знаем, за каким делом я сюда пришел. Не так ли?

Хаминов вежливо склонил голову на короткой шее: «Я, Михаил Дмитриевич, весь внимание!»

— Иван Степанович, на собрании кредиторов, с участием представителя московских взаимодавцев господина Осипова, была избрана администрация по моему добровольному изъявлению. К сожалению, вы отсутствовали. Однако вас ввели в состав, чему я лично порадовался, зная наши отношения. По общему согласию ввели и меня, с оставлением распорядителем дела. И вот я узнаю, что состав администрации спешно пересмотрен, меня отстраняют от руководства моими предприятиями. Как следует расценить это возмутительное самоуправство?

— Михаил Дмитриевич, вам известно, как я высоко рассматриваю вашу деятельность. Поверьте, что от меня ничего не зависело. То первое собрание признано незаконным и та администрация неправомочной, поскольку на основании Торгового устава для учреждения администрации необходимо решение биржевого комитета.

— Вы прекрасно знаете, что в Иркутске не было и не могло быть биржевого комитета и учреждение в Иркутске такового комитета незаконно! Ведь не о формальной администрации речь шла, но о добровольной сделке между мною и кредиторами!

— Михаил Дмитриевич, это сделано по согласию всех ваших кредиторов, но никак не мною самолично!

— В моем присутствии, на глазах у представителя московского купеческого общества, выразили мне полное доверие, а стоило уехать — и потерял его! Не странно ли, почтенный Иван Степанович?

— Не к вам лично недоверие. К расстроенным делам фирмы.

— Пустая игра словами, Иван Степанович. Как можно отделить одно от другого. Не могу понять ни вас, ни господина Базанова, ни господина Милиневского. В Америке я присутствовал на собрании дельцов, при мне два фабриканта совершали сделку, один другому вручил чек на миллион долларов. Без росписи и обязательств. Под честное слово. Вот такие там нравы. Деловые люди совершают миллионные контракты на доверии.

Хаминов как бы даже добродушно-покровительственно улыбнулся и замотал головой, точно его попытались взнуздать.

— Удивлялся я всегда, Михаил Дмитриевич, вашему уму, коммерческому дарованию, редкостной удачливости. И, простите меня, вашему простодушию в делах. Где вы сыщете на Руси купца, который гривенник без расписки даст?! Вспомните процентщика старика Кондинского! Возьмите тех же Кнопов — эти наготове петлю держат, ежли должник на полчаса задержался. За вами не гривенник, а пять миллионов, и вы хотите, чтобы сотни кредиторов, коим вы должны... — он спохватился. — Но ведь никто, Михаил Дмитриевич, не собирается вас разорять. В администрацию вошли почтенные люди, из них многие, не говоря уж обо мне, настроены спасти положение...

— В таком случае, господин Хаминов, — холодно сказал Бутин, — потрудитесь немедля познакомить меня с администрационным актом. Полагаю, он у вас под руками, точнее, под папкой. — И он с резкостью повел бородкой в сторону малого стола, где под стыдливым прикрытием картона лежали хаминовские бумаги.

Хаминов молча поднялся с диванчика, подошел к столику, отстранил папку и достал лежавший под нею большой лист бумаги, исписанный мелким, четким, словно типографским почерком.

Это был почерк Чулкова, лучшего по Иркутску переписчика деловых бумаг. И давнего служащего Хаминова. Можно не сомневаться, кто переписчик, а кто сочинитель сего документа.

Хаминов уселся за столом, подальше от греха. Бутин остался на диване. Расстояние между ними увеличилось не только физически. Чем дальше углублялся в чтение администрационного акта Бутин, тем более оба отдалялись друг от друга.

— И вы полагаете, что я, как владелец фирмы, подпишусь под этим беззаконием! — в голосе Бутина прозвучал металл, более твердый, чем чугун его Николаевского завода.

— Почему ж беззаконие?

— Я знаком с Торговым уставом не менее вас и всей вашей компании. Эта состряпанная вами бумажонка ни на что дельное не годится. Она в полном разладе со статьей 1865 Торгового устава. Акт учинен односторонне, без моего согласия и участия! Что стоит только десятый пункт, по которому администрация может в пух и прах разбазарить все мое имущество! Очень удобная лазейка для вас лично, господин Хаминов! Теперь-то я точно знаю, кто выдумщик этого нелепого разбойного акта!