Дверь в столовую медленно растворилась, — она была из тяжелых толстых плах, — и Бутин увидел сначала маленькую головку в мелких тугих колечках черных волос, затем большущие темные глаза, потом тоненькую шейку, и наконец, возникла точеная фигурка девочки лет четырех-пяти с темной и нежной, как бархат, кожей.

— Мэм, можно?

— О Шарло, — распахнула руки миссис Мельпомена Вильсон, — скорее ко мне! Дитя мое! — Девочка сверкнула белыми зубками и через секунду уже сидела на коленях у Мельпомены, доверчиво обнимая худенькими пальчиками полную руку доброй женщины.

Что-то произошло. Будто что-то похожее уже было в жизни у Бутина. Память настойчиво и требовательно стучала в сердце: было. Но ничего не объясняла и не подсказывала: было — и все! Но ведь чушь, дичь, глупость: не было. Не могло быть!

Роберт проворно и аккуратно очистил апельсин:

— Лови, Шарло!

Девочке эта игра не в новинку. Она живо высвободила обе руки и ловко поймала переброшенный через стол плод. И смеясь, завертела головкой: вон я какая ловкая! Вкусно запахло апельсиновой коркой и сочной цитроновой мякотью.

— А вот и Патрик! — сказал старший Вильсон. — Присаживайся, старина!

Бутин снова оглянулся на дверь. Возле нее стоял высокий, плечистый, но малость ссутулившийся пожилой негр и с улыбкой смотрел на девочку. Она вертела в легких тоненьких пальцах очищенный апельсин, словно мячик.

— Дедушка, смотри, что мне дал Боб! Смотри!

— Ну ты же знаешь, Шарло, что в этом доме добры к нам, — отвечал Патрик, не трогаясь от дверей. — Спасибо, мистер Вильсон, я хотел попросить, с вашего позволения, миссис Вильсон немного присмотреть за девочкой, пока я отлучусь...

Бутин не мог оторвать глаз от старого негра, от отливающей голубизной седины, от резких морщин на лбу, от скорбно опущенных губ большого выразительного рта.

— Ладно, ладно, Патрик, какой вопрос, все тут присмотрим, — с грубоватой, ворчливой приязнью отвечал Реджинальд. — Твоя Поли, скорее всего, у этой беззубой ведьмы Цецилии, и я тебе советую не очень церемониться ни с той, ни с другой!

— Спасибо, мистер Реджинальд и миссис Мельпомена... А ты не очень докучай тут людям, слышишь, Шарло?

Память стучала Бутину в какую-то закрытую дверцу: ты видел уже и Патрика, и Шарло, и мать девочки, не вообще негров, и вот этих, с которыми так добры в этом доме.

И дверца вдруг раскрылась: «Эй ты, черномазый! — сказал мистер Шелби. И, свистнув, бросил мальчику веточку винограда. — Лови!» — «Поди сюда, черномазый, покажи, как ты умеешь петь и плясать». Там, правда, мальчик, а не девочка, но так схоже: тому виноград, этой апельсин, там добрая миссис Шелби, здесь добрейшая миссис Вильсон. Там мальчика оторвали от матери и продали работорговцу-негодяю Гейли, а здесь...

Он невольно бросил хмурый взгляд на Боба и сострадательный на улыбающуюся веселую девочку с розовым апельсином в нежных шоколадных пальчиках. Она то лизнет плод, то понюхает маленьким широким носиком, то повертит в ладошках, стремясь продлить удовольствие.

— Это довольно-таки печальная история, дорогой мистер. — сказала миссис Вильсон, поглаживая курчавую головку. — Патрик пробрался к нам с матерью этой девочки по «подземной дороге»: Поли было тогда столько же лет, сколько сейчас Шарло... Когда это было, Реджи?

— Я не шибко запоминаю, когда и что случается, а этот год, Мили, я запомнил: как раз тогда наш конгресс принял закон насчет беглых рабов — значит, мы, северяне, обязаны были негров, вырвавшихся с юга, выдать обратно, на убой! И в тог год осенним вечером Патрик с ребеночком на руках ввалился к нам в дом!

— Нашему Бобу было тогда шесть, и он увязался со мною открывать дверь, и, когда я увидела затравленный взгляд негра, а девочка вдруг потянулась к сыну, я поняла, что это судьба. И я впустила их. Я не могла иначе. Да и уж очень не по-людски вели себя южане!

Бутин молча слушал.

Боб вдруг помрачнел, опустил глаза и полуотвернулся от маленького общества за столом, явно показывая, что участвовать в разговоре не намерен.

— Здесь, в Канзасе, Патрику оставаться было опасно: угрожали и южане, и свои. Многие здесь считали, что в «ссоре» белых юга и севера повинны нефы. И мы отправили отца Поли тем же «подземным тоннелем» дальше, в Канаду...

— А девочка осталась у нас, и это были для нас, поверьте, мистер, самые тяжелые годы! Иногда я была в отчаянии: ребенок — не иголка, не спрячешь в сене! Поли была понятлива и послушна, но ведь детский голосок создан, чтобы говорить и петь, а ножки, чтобы бегать. А если двое детей в доме? И если им хочется поиграть, повозиться и вдруг покажется, что дома тесно, а во дворе вольготней, а на речке еще лучше!