Он отвернулся. Казалось, комендант уговаривает сам себя.

Но Копер не дал ему ускользнуть.

– Иоф не предупреждал, как высоко ты взлетел.

Дядя подтянул ногу, и отцу пришлось отодвинуться. Он поднялся и встал рядом. Молча смотрел, как постукивая пяткой, брат стаскивает развязанный ботинок.

– Вы неплохо тут спелись, да?

Грин увидел на лице дяди улыбку. У отца еще оставалась возможность уйти от разговора бескровно. Но он как будто не заметил вопроса.

– А я не знал, что ты жив. Этот… – он осекся, разглядев у дверей сына, – Иоф не сообщил мне.

Затем поспешно добавил, словно сказанное ранее ни на что и не влияло:

– Не важно. Это не позволяет тебе

– Ах, не позволяет?

Копер резко вскочил на ноги. Он схватился за пустой рукав и выдернул из-за пояса. Ткань закачалась как кусок бечевки.

– А, по-моему, я уже отработал издержки, – сказал он.

Сиюминутная вспышка, и тут же лицо разгладилось. Грин и не помнил, чтобы дядя злился дольше.

Изуродованным плечом он съехал вниз по стене и взялся за второй ботинок. Шнурки так и не давались. И в этот раз никто не спешил помочь. Копер попытался сладить с завязками, а потом с досады дернул за петлю, превратив в сложный узел.

Полковник остановился поодаль, переваривая сказанное.

Его глаза так и сверкали в полумраке, но больше он не наседал. И даже попытался подать напоследок руку.

– Если хочешь что-то сказать, говори сейчас, – предложил он.

Дядя расслабил петли на берце и стащил его с ноги, оставив узел на месте.

Вместо ответа он прошел прямо в телогрейке мимо ожидающего ответа брата. Только спросил со смешком:

– Где можно расквартироваться, товарищ полковник?

Грин видел оба поразительно похожих лица. Похожих как раз и упрямством.

Отец почувствовал его взгляд.

– Покажешь?

Он бросил взгляд на Грина.

И какой же усталый это был взгляд

#2

Большую часть времени дядя просиживал за запертыми дверьми. Мальчишке мало что удавалось вытянуть из него.

Они вместе завтракали, и Грин знал: как только дядя доест, он встанет из-за стола и снова запрется в комнате.

Мальчишка пытался за это короткое время вызнать как можно больше. А вскоре заметил, что хитрый дядька не просто уводит разговор в сторону. Он начинает расспрашивать в ответ.

Грину быстро наскучили разговоры, похожие на перестук мяча. И он понемногу отстал от калеки, восприняв тонкий намек.

Отныне Копер завтракал один. Лишь перекидывался парой фраз с проходящими мимо родителями. С матерью улыбался (что раздражало Грина не меньше); с братом – короткая пикировка и развод по углам.

Грин соглашался с отцом: дядя выглядел на кухне чересчур надменно в своём одиночестве. Но сердобольная мать внушила сыну чувство опеки.

Оно преследовало Грина, и мальчишка отчего-то чувствовал себя ответственным за судьбу калеки-дяди.

И тем пакостнее становилось внутри. А переломить ни себя, ни Копера он, конечно, не мог.

Поэтому в один из следующих дней ходил раздраженный. В доме бушевала гроза. Спозаранку мужчины особенно тесно сошлись, и искорки утренней сшибки разлетелись по квартире.

И тлели, тлели, тлели, ожидая нового часа.

Отец нарочно выходил по делам на кухню в надежде встретить брата, но младший хитрил и не показывал носа.

В итоге полковник попросил Грина поинтересоваться, всё ли в порядке у дяди.

С самого его возвращения мальчишка не пересекал порога дядиной комнаты. В глубине души он побаивался затворника.

Но накопленное раздражение требовало выхода. Напускная храбрость отлично подошла.

Грин постучал, но никто не откликнулся. Парень толкнул ручку двери: оказалось незаперто; и он проскользнул внутрь.

Несмотря на дневное время, в комнате стоял полумрак: шторы задернуты, из освещения только стенная лампа – да и та повернута плафоном к стене.

Копер сидел на кровати. Отсюда было видно только левую руку и спину. Грину сначала показалось, что дядя сидит в какой-то чудной майке в мелкую крапинку. Но приглядевшись, понял: оголенное тело мужчины покрывают мелкие шрамы.

В комнате странно пахло.

Смутная картинка забралась мальчишке в голову.

Он припомнил, как в детстве бабушка повела его на церковную службу. Совсем еще маленький, Грин не многое из неё вынес. Гудение в ногах от стояния на одном месте. Да странный запах, который одновременно просачивался в ноздри: было непонятно, что им пахнет – свечи, поповское кадило или сам священник. И проникал под самую кожу, что, казалось, даже мысли, блуждающие подле усталых ног, пахнут обязательно им же.