Германские самолеты, подлетев метров на триста совершенно смешали строй и, бросились врассыпную. Кто-то из них стрелял. Но больше на удачу. Невпопад. Какие-то очереди достигали автоколонны. Но никакого серьезного вреда не причиняли. Далеко и нервно.

Тот налет был отражен очень комфортно. Потом было еще два с тем же эффектом. И вот теперь Берлин. На подходах к которому немцы городили эрзац-укрепления. Чтобы хоть как-то сдержать натиск Меншикова…

Итак — Берлин.

Город лежал перед усиленным механизированным лейб-гвардии полком Меншикова совершенно беззащитным. Но только на первый взгляд. Городской гарнизон в этот раз никуда не делся. А власти города активно собирали ополчение из военнообязанных и всех желающих. Флаг, поднятый над Рейхстагом многими был воспринят как оскорбление, поэтому добровольцы были. Их не так, чтобы было много, но хватало. Должно было хватать в представлении нашего героя. А еще хватало баррикад, спешно сооруженных на пути продвижения полка. Что Максима совсем не радовало.

И если там, у Штормграда удалось разыграть карту наступления очень удачно, даже несмотря на некоторые случайности. То теперь он в этом сомневался. Ведь там, за линией фронта осталась вся воздушная поддержка, вся тяжелая артиллерия и хороший, мощный центр управления огнем, без которого пушки и гаубицы превращались в дорогие игрушки, пригодные лишь вскапывать грунт где-нибудь за горизонтом. Там же остались и смежники, прикрывающие тыл массивом своих пехотных подразделений, закопавшихся в грунт по самые гланды. Что не позволило немцам оперативно ударить во фланги и срезать намечающийся выступ, обратив русское наступление в кровавую баню.

Здесь же каждый день, каждый час городских боев мог превратиться в смертельную ловушку. Ведь немцы будут перебрасывать подкрепления по железным дорогам. День-два и здесь уже от линейных частей станет не продохнуть. Плюс штурмовики не отдохнувшие. Их ведь измотали бои 13–14 мая. Да и мало их. Слишком мало. Полевые укрепления вскрывать — нормально, особенно при крепкой артиллерийской поддержке. А работать в городе было сложно.

Шанс был. Конечно. Все-таки в гарнизоне были самые бросовые войска, да и ополченцы, о которых Максим догадывался, не такая уж и серьезная угроза. Но шанс чего? Вот взял он Берлин и дальше-то что? Надеяться на успех Штеттинского сиденья? Оптимистично. Ренненкампф, конечно, умница. Но сможет ли он воспользоваться успехом Меншикова и обрушить немцам фронт? Вряд ли. У него и люди другой выучки, и офицеры, и материальная часть. Подвинуть фронт сможет почти наверняка. Но не более того. Максимум — окружить приморский фланг германских войск и вынудить их сдаться. Все. Финиш. На большее и надеяться не было смысла. То есть, надежды на деблокирование не больше, чем на снег в июне. Чисто технически такое бывает… но не каждое десятилетие…

Если честно, Максим вообще не хотел идти в этот рейд. Просто потому что целей не видел. Да, что-то красивое он подал наверх, в Главный штаб и лично Императору. Вполне реалистичное. Но не более того.

На бумаге все было гладко. Ведь переносить туда всю замысловатую трудность личных отношений было нельзя. Да никому это было и не нужно…

Меншиков нервно курил у своего бронеавтомобиля одну папиросу за другой. И думал. Напряженно. Лихорадочно. О том, что он стал никому не нужен, было ясно уже осенью 1915 года. Слишком лихо он поднялся. Слишком масштабно стал играть.

Пока он был маленьким человеком, которому просто повезло, все было нормально. Но это обстоятельство стремительно улетучивалось с каждым днем. И если низы и средняя прослойка восторгалась Меншиковым, то в высшей сфере он становился опасным и неуместным. Умный, дерзкий, наглый, крови не боится, денег много… а главное — совершенно не понятно, к чему он стремится и чем мотивируется. Он, как и в 1914 году, продолжал оставаться темной лошадкой. Безумно опасной и непредсказуемой.

Мавр сделал свое дело. Мавр может уходить.

Наверное, единственный человек из всего высшего света, который желал другого была его супруга. Но она Максима любила. Впрочем, даже это не спасало от молчания. Глаза выдавали, что она в курсе сгущающихся туч, но ни слова, ни намека в устной или письменной форме. Видимо боялась, что ее с детьми тоже могут устранить, включись она в игру или проболтайся. Даже наедине. Видимо не доверяла и наиболее доверенной прислуге.

Из действительно серьезных игроков на стороне Меншикова были только Ренненкампф да Эссен и их люди. То есть, командование Северного фронта и Балтийского флота. Что ни разу не смягчало ситуацию. Скорее напротив — близость к самым боеспособным частям Российской Императорской армии и флота ставила вопрос ребром в отношении князя. Эта темная лошадка становилась с каждым днем все более опасной. Особенно на фоне нарастающего кризиса власти.

А он был. Он никуда не делся.

Да, благодаря удачным подсказкам удалось избежать внутреннего политического напряжения и бурных, обостренных настроений, направленных против Императора. Да и наиболее деятельных бунтовщиков из числа членов августейшей фамилии удалось упокоить. Но что это изменило? Меншиков прекрасно понимал, что этими болванчиками управляли и манипулировали, толкая туда, куда было выгодно заказчикам банкета. И если куклы погибли, то Карабасы-Барабасы никуда не делись, продолжив свою партию.

Почему? Так Николай II выводов из происходящего не сделал. Будучи в целом человеком умным и очень прилично образованным, он страдал от одного очень тяжелого недуга. В бытность Лукоморья таковую болезнь именовали Православием головного мозга. В начале же XX века таких названий не знали, то легче от этого не становилось. Дополняло столь безумный диагноз еще и чувство собственной исключительности, основанное на убежденности в божественном предназначении править Россией. В свое время Победоносцев расстарался. Как итог — нормально, адекватно воспринимать реальность Николай II не смог. И вместо того, чтобы начать корректировать очевидно самоубийственный курс стал возносить благодарственные молитвы Всевышнему, посчитав Максима даром небес, спасением добрых, старых порядков, а не шансом все поправить.