Домании, пока вы здесь решали государственные вопросы.

дэр поморщился.

– Лесть – шутка полезная, но лишь в умелых руках.

оследнее, что мне от тебя сейчас нужно…

Секретарь понял, что увлекся,и рассыпался в цветастых извинениях.

– Гэбриел! Дoрогой зять! Как я рад! Скoлько же лет прошло?

– воскликнул ван Харт, когда уже взмокший от усилий ван

Диормод, дотолкал его кресло до гостиной.

Канцлер ван Хорн пружинно поднялся:

– Адэр! Дорогой шурин! Судя по тому, как ты сейчас выглядишь, столетия.

И после, поклонившись и сложив руки перед грудью, негромко добавил:

– Как я рад.

Моя маменька, графиня Шерези, любила напоминать мне, дитятке неразумному, что жизнь человеческая есть суть равновесие,и за взлетом почти всегда следует падение, высоту взлета уравновешивающее, и что, если уж вознесся, не гневи

Спящего, не гордись. сли предположить, что эта жизненная сентенция имеет и обратное действие, в теперешнем своем бедственном положении, мне следовало избегать греха, противоположному гордыне, греха уныния. Ведь, в сущности, я оказалась сейчас там же, откуда начинала. То есть в запущенном замке. И занималась делoм с детства привычным –

черной работой. Надеюсь, что когда я вознесусь к вершинам в следующий раз,то, чтo в Блюр не было ни милой родительницы, ни чудесной моей Магды, ни подруг и поклонников, мнe зачтется.–Тишайший замок Блюр, – думала я, волоча по коридору корыто с помоями.
– Чтоб тебе провалиться вместе со всеми своими oбитателями.

Хотя, нет, неправда. дин поклонник у меня здесь есть .

Когда кухонная челядь рухнула на колени перед Караколем, я сперва растрогалась, даже всхлипнула про себя: «Бедняжки!

Вас тоже лишил голосов поганый фахан!»

Пока я сентиментальничала , Караколь обвел склоненные фигуры взглядом, медленным и тяжелым как… что-нибудь тяжелое и медленное, дождался пока одна из женщин подняла к нему лицо. Затем, повернувшись ко мне, проговорил:

– Это – главная кухарка, ты будешь исполнять ее указания.

Я посмотрела на главную кухарку – бурое платье из странной поблескивающей ткaни, волосы скрыты под плотный чепец, лицо – длинное и очень костистое,такой же длинный ноc, а под ним (святые бубенчики!) жесткая щеточка усов.

«Как зовут мою начальницу?»

– Это не важно, - ответил мне Караколь, - ты все равно не сможешь ее позвать.

«Как и она меня. Каким же образом она будет отдавать мне указания?»

Он повернулся к кухарке. Глазки у нее были маленькие и очень темные, когда они забегали, перемещая взгляд с меня на фахана, я поежилась.

– на уверена, что ты ее поймешь.

«Буду звать ее Усындра», – решила я.

огодите! Караколь не произнес ни слова, значит кухарка читает его мысли? И мои тоже может?

Караколь развернулся, взмахул крыльями и на мгновение накрыл меня ими.

– Твои могу читать только я, болтушка, - шепнул он мне на ухо.
– встретимся после заката.

Он ушел. А я подумала : «Тысяча мокрых фаханов! Кажется у меня появился поклонник».

Усындра действительно не понимала, о чем я думаю, никто из них не понимал. А что до указаний… Когда тебе показывают на ведро и суют под нос тряпку, сложно сомневаться, что именно в этот момент от тебя хотят.

Как только фахан удалился, все молча поднялись с колен и вернулись к работе. Молча! Усындра ухватила меня за руку, пальцы у нее были длинные и сухие,и потащила вглубь кухни.

Я упиралась босыми пятками в пол, но скоро поняла, что кухарка гораздо сильнее. Ведро,тряпка, заваленный очистками стол в углу. Меня толкнули к нему.

«Ну что ж, Басти, ты можешь сейчас устроить грандиозный безмолвный скандал, даже с битьем посуды, но…»

Тут начальница моя ощерилась, показав торчащие желтые зубы.

«…но ничего этого не сделаешь, потому что эти крысы сожрут тебя с потрохами».

На кухне были крысы. Нет. Не так. На кухне работали крысы.

Которым колдовством придали некое сходство с людьми. И

бурые их платья, которые поначалу казались мне униформой, были шкурами,и чепцы их были вовсе не чепцами,и…

Крыс я не боялась. Я, кажется, уже ничего не боялась.

Прибрать загаженный стол было делом плевым, я могла бы справиться с этим и с закрытыми глазами,и минут за пять, но провозилась больше часа. Я тянула время, присматриваясь и прислушиваясь. Прислушиваться было не к чему. Общались работники мысленно,только время от времени кто–то из них негромко и мелодично посвистывал, призывая Усындру. Я