– Где?! Где фаханы?
– втoрой коротышка ползал по земле, где очутился после моего толчка. – Где?

Я потерла кулаками глаза, поморгала, ещё потерла. Яркое изумрудное лето, вода, камни, два карлика, ножницы…

Я заерзала, пытаясь уйти с линии удара, то есть отползти. То есть… Ай, все равно, ничего не получилось! Я была в коробке, бортики которой сковывали движения.

– Так где фаханы?

– Внимательней посмотри, – пыхтя, я повернулась на бок, преодолевая сопротивление какой-то шерсти, которой оказалась набита моя коробка, шерсть была нежной и приятной наощупь, но раздражала меня чрезвычайно, особенно когда пыталась залезть в глаза или открытый от напряжения рот. Тысяча! ах-х…

Я повернулась, подмяв под себя целый сноп и остановилась, лишь ощутив боль в затылке. Шерсть оказалась волосами, причем моими.

– Ты нас обманула? – карлик осторожно заглянул в ящик.
–

Разве принцессы могут врать?

Ножницы щелкнули в воздухе.

Какая бессмысленная смерть, Шерези. Ты столько всего перенесла: пленение, ранение, побег, и все это ради того, чтоб тебя зарезали ожницами как жертвенного барана?

– Какого барана? – безоружный коротышка поднялся на ноги и стал отряхивать колени. Коленям это помогло мало.

Я опять думала вслух?

– Малихабарского. В Малихабаре, знаешь ли, придерживаются целого сонма странных традиций.

– Опять врешь?

Я пожала плечами. Может и вру. Но откуда-то ведь у меня в голове этот жертвенный баран появился? И именно в связи с ножницами. Матушка моя, достойнейшая графиня Шерези, помнится, писала мифическое полотно…

– Если твоя матушка графиня, - перебил мои, оказавшиеся монологом, размышления коротыш, – тогда ты принцессой быть не можешь.

– Не могу. Я граф!

Второй коротыш выронил ножницы и чихнул.

– Будь здоров, - сказала я вежливо и сразу велела: – Помогите мне подяться.

Пока они тянули меня за руки с угрозой оторвать их к фаханам, я вещала:

– Позвольте мне закончить о Малихабаре. Теперь я точно помню, что обряды с баранами и ножницами там проводятся.

Из тучных стад выбирают животное с самым мягким руном и стригут его наголо, когда лорд наш Солнце находится в зените…

Когда мне наконец удалось перевалиться через бортик и встать на ноги, волосы окутали меня плащом. Думаю, это банальное сравнение не нашло бы одобрения у моего друга лорда Доре, но сейчас оно полностью отражало действительность. Из одежды на мне была лишь шелковая сорочка и волосяной плащ поверх нее. Сорочка доходила до коленей, шевелюра – до щиколоток.

Сколько же прошло времени, граф?

Я повела головой, закинула за шею руки, собирая волосы.

– Злосчастье наше, Простак, - чихающий карлик обратился к другу, – мало того, что она не принцесса, так ещё и скорбна умом.

– Какая разница, Чих, - отвечал тот. – У нее есть нечто, что к уму отношения нe имеет.

И они посмотрели на меня своими блестящими глазками.

Я обернула волосяной жгут вокруг предплечья, легко присела и подхватила с земли ножницы. Они оказались тяжелыми, но и стричь ими я не собиралась. Угрожающе наставив двойное острие на собеседников, я закричала:

– Где мой пояс, мелкие твари? И, если выяснится, что из-за того, что вы совершили со мною, пока я была без чувств, я не смогу его надеть…

Мой «скорбный», как его изволили только что принизить, ум, уже давно сложил два и два. Я – Бастиан Мартере граф

Шерези, могу быть мужчиной, только если на мне волшебный пояс. А он, в свою очередь, действует, лишь до тех пор, пока я девица. И, если эти мерзавцы успели меня обесчестить…

Сколько же времени прошло? Судя по обилию моей шевелюры, лет пятьдесят, более чем достаточно для того, чтоб надругаться над моим телом!

– Меньше двух дней…

Они держали меня в этой коробке пятьдесят лет! Даже не в коробке, в гробу! Потому что гладкие кованные стенки…

– Сколько?
– на мгновение я позвонила себе отвлечься от страданий.

– Тебя принесли нам позавчера.

– Два дня? На поругание и этого хватит!

Я взмахнула своим оружием. Собеседники не испугались, они попросту не обращали на меня внимания, быстро переговариваясь.

– Фахан говорил что-то про пояс?

– Не помню, Чих, он говорил с Папашей.

– Значит, если пояс есть, он у Папаши. Что эта скорбная умом лепечет про надругательство? Ты хоть что-то понял?

– Она, как большинство человеческих дев, считает, что ее невинность представляет огромную ценность для всех мужчин, которых эта дева повстречает на своем жизненном пути.

– невинность…?

– Это как-то связано с их репродуктивностью. Не напрямую, но…

– Скука.

– Согласен.

– Пояс? Она сможет его надеть?

– Если сострижет свои космы, она сможет надеть на себя все что угодно.