И ночью не спалось, а вздыхалось под ворочанье и скрип диванных пружин.

Во всем виновата Эммалиэ. Зачем она сказала? Придержала бы при себе предположения, и Айями бы бед не знала. Смущалась бы, конечно, и держала дистанцию с А'Вечем, но не вела бы себя как идиотка, узнавшая, что нравится мужчине. И похоже, так оно и есть.

Господин подполковник проявил интерес и пытается ухаживать. Если принять, что Эммалиэ права, ведь у неё немалый житейский опыт, то почему А'Веч не скажет напрямик, предпочитая изобретать поводы для ухаживания? Наверное, потому что он — большой начальник, а не озабоченный юнец. У него в подчинении больше сотни человек, и стыдно становиться перед ними посмешищем. Да и гордость до сих пор помнит о пощечине в машине.

Ну и что? Айями-то какая разница? У неё своя жизнь, у него — своя. Она — амидарейка, он — даганн, который ест острую пищу, пьет кофе с солью или с перцем и курит сигареты с необычным сладковатым запахом.

А Оламирь? Должно быть, они расстались, если господин заместитель обратил внимание на Айями. Переключив интерес на переводчицу, намекнул ей и так, и эдак, а она, непонятливая, не смогла уразуметь суть намеков. Ишь какой скорый. Считает нормальным обхаживать сегодня одну амидарейку, а завтра — другую. А послезавтра — третью?

Забыть о нём! И так забот предостаточно. И опасностей, и риска. И вообще, пора бы заснуть.

Но вместо сна в памяти всплыл вечер в кабинете музыки — так живо, словно это произошло намедни. И вдруг дохнуло дождевой свежестью от окна, а скрип диванных пружин напомнил поскрипывание старого рояля. А язык явственно ощутил вкус вина, заставив Айями машинально облизнуть губы.

Прошло немало времени, прежде чем она уняла накатившее волнение, а сердцебиение вернулось к прежнему ритму. И хоть ругала себя Айями за то, что думы, сделав круговорот, неизменно возвращались к даганскому начальнику, а об одном не вспомнила. О Микасе.

Когда женщина понимает, что нравится мужчине, она начинает вести себя по-другому. Дольше прихорашивается у зеркала, придирчиво изучая внешность, и тщательнее подходит к выбору одежды. Даже шарф вокруг шеи обматывает иначе и иначе завязывает поясок на платье. У женщины меняется походка, а во взгляде появляется глубина и тайна. Занимаясь делами, женщина мурлыкает под нос песенку и машинально поправляет пучок на голове — не выбились ли волосы? Но, конечно же, это наблюдается, когда симпатия взаимна. Увлекшись, женщина забывает, что её поклонник — враг с чуждым менталитетом, что он — полная противоположность мужчинам-соотечественникам, и что нужно его остерегаться и избегать.

Когда женщина понимает, что нравится мужчине, она невольно выискивает его фигуру среди соплеменников и прислушивается, рассчитывая уловить знакомый голос в коридоре или на улице. А встретившись с мужчиной глазами, забывает, чем занималась минуту назад. Мужчина прохаживается по кабинету, заложив руки за спину. Усевшись напротив, изучает отпечатанные переводы, а женщина вертит в руках карандаш, не решаясь лишний раз посмотреть на мужчину. Он выхватывает карандаш и водит по строчкам. Остро заточенный грифель на мгновение замирает и продолжает движение, а потом женщине возвращают перевод без помарок и исправлений. Мужчина протягивает карандаш, и она замечает край бинта под манжетой кителя. Женщина пугается: неужели он ранен? И натолкнувшись на взгляд мужчины, мучительно краснеет. А гость поднимается и уходит не спеша. Свидетели этой сцены, а точнее, свидетельницы понимающе переглядываются и склоняются над переводами, пряча улыбки.

Вдруг становится важным видеть мужчину каждое утро и каждый вечер — хотя бы мимолетно, издали. И если не удается, одолевает разочарование, словно твердо пообещали и обманули. А еще мешает проклятая неловкость. При встрече она склеивает рот, язык прилипает к небу, и элементарные фразы даются с трудом.

Надо бы завести разговор о том, что дорогие подарки обязывают. Но Айями молчит, потому что у неё нет подходящих слов. И похоже, она стремительно глупеет в компании господина А'Веча.

— Твоя дочь идет на поправку?

— Да.

Сегодня утром Айрамир просипел: "Привет" и самостоятельно съел завтрак.

— Это хорошо. Если хочешь, я устрою баню. Попаришь ребенка, и остатки хвори выйдут.

Предложение господина подполковника ошарашило и застало врасплох. Айями растерялась, а он нахмурился. Ей вдруг пришло в голову, что А'Веч воспримет отрицательный ответ как оскорбление. Потому что не привык к отказам.

— Спасибо, — промямлила Айями. — Но боюсь, мы, амидарейцы, не приспособлены к бане. Говорят, там очень жарко.

— Кто говорит? — свел брови господин подполковник.

Почему-то Айями решила, что он не обрадуется, услышав имя Имара.

— Уборщицы рассказывали, — выкрутилась она. — Мы, амидарейцы, предпочитаем принимать ванну или душ. Из-за высокой температуры заходится сердце, и возникает опасность инфаркта.

— Откуда ты знаешь, если не пробовала? — спросил А'Веч недовольно.

— Думаю, к бане нужно привыкать так же, как человек привыкает к холодной воде, закаливаясь. То есть постепенно. Ведь мы, амидарейцы, менее выносливы, чем вы, даганны.