Шрифт:
CCCLXIX
А плакала ли мать тут безутешно, Об этом никому не нужно слов, И не пересказать бы мне, конечно, И вопль, и плач, и поздний тщетный зов, И как она, страдая в тьме кромешной, Кляла Фортуну и самих богов, Лицом к лицу сыночка прижималась И в муках, и рыданьях надрывалась. CCCLXX
Но наконец, как чтить умерших строгий Повелевал обычай той порой, Так тело, после скорби слезной, многой, Рождавшей плач, и жесткий вопль, и вой, Сожгли, рыдая с мукой и тревогой, С великой, безутешною тоской, Как те, что в этой жизни благо знали Единственное — и его теряли. CCCLXXI
А после пепел стынущий собрали Костей сыновних и к реке пошли, Где воды все багряные бежали И кровью сына милого цвели. У берега там землю раскопали И пепел в ней глубоко погребли, Чтоб имя там его не погасало, Но реку навсегда знаменовало. CCCLXXII
С тех пор, как ныне, реку люди стали Прозваньем Африко именовать: И там в тоске и горе пребывали Отец-страдалец, мученица мать. Так Африко окончил жизнь в печали. О милом память — речке сохранять. Оставим их и возвратимся снова Мы к Мензоле, о ней продолжу слово. CCCLXXIII
А Мензола тем временем страдала И грустно, и раздумчиво жила. Но все ж, поняв, что облегчить нимало Всего, что совершилось, не могла, — В неcчастиях терпенье обретала И, как бывало, снова начала, Хоть изредка, с подругами встречаться И, хоть и против воли, оживляться. CCCLXXIV
И повстречать не раз ей приходилось Тех нимф, что были с ней, когда она Досталась Африке. Все, что случилось, И все другие знали уж сполна, — Не о грехе, конечно: говорилось О том, как честь успешно спасена. И Мензола, умея лицемерить, Заставила в свое спасенье верить. CCCLXXV
И с каждым днем спокойней становилась И тверже Мензола, убеждена, Что к ней все уваженье сохранилось Ее подруг, считавших, что она, Как и они же, чести не лишилась, И лжи ее поверивших сполна, Так что казалось ей, что и Диана Уж ни греха не вскроет, ни обмана. CCCLXXVI
Не значит это, что она изгнала Из сердца Африка, иль чтоб могла Забыть услады прежние, — нимало; Иль чтоб его тихонько не звала, Когда не страшно, или не вздыхала По там частенько, ласково-мила; Влюбленную, любовь ее страшила, — Она огонь глубоко в сердце скрыла. CCCLXXVII
И, как всегда, бродить уже решилась С подружками она, с копьем в руке, Охотясь. Вот в том месте очутилась, Где Африко сдалась. И вдалеке Любуясь, завздыхала, умилилась, Чуть слышно молвя в сладостной тоске: «Мой Африко, всей радостью земною Ты здесь упился, овладевши мною! CCCLXXVIII
Теперь уж я не знаю, что с тобою, Но, думаю, тоскуешь обо мне Глубоко. Только не моей виною: Страх не дает мне мыслить об огне». Так говоря, желала всей душою, Чтоб Африко доволен был вполне, Теперь уверенная уж заране, Что все здесь тайна — нимфам и Диане, CCCLXXIX
Так Мензола любила и не смела Любить — и подневольною жила, Лицом прекраснейшим чуть побледнела, Затем, что в лоне тихо зацвела Плодом любви и им отяжелела. Три месяца в неведенье была, Что быть ей матерью, в великой боли Родивши сына — и не минуть доли. CCCLXXX
Природа между тем свой ход свершала, И на четвертом месяце, слышна, Жизнь существа быть ясной начинала, Которое в себе несла она. Всем этим озабочена немало, Дивилась Мензола, изумлена, Что стан и бедра явно пополнели, И так окрепли, и отяжелели. CCCLXXXI
И Мензола, не ведая, в чем дело, Была тут очень всем удивлена, — Ведь никогда ни сына не имела, Ни дочери; и думала она; «Иль это к худу, что теряет тело Всечасно стройность? Верно, я больна, И с каждым днем я становлюсь тяжело, — Упасть бы хоть безвольно, в самом деле!» CCCLXXXII
Близ Мензолы — по берегу с полмили — В то время нимфа некая жила (Ее жилье чащобы затаили), Во врачеванье сведущей слыла Превыше всех и знала в полной силе Премудрости науки — без числа. И ей уж больше сотни лет считалось, И нимфа Синедеккья называлась. CCCLXXXIII
К ней Мензола-простушка побежала И молвила: «О мать, мне твой совет Необходим». И тотчас рассказала, Что чувствует и как боится бед. Та головой поникшей покачала, Смущенная, и молвила в ответ: «Ты, дочь моя, с мужчиной согрешила, И не могу, чтоб это тайной было». CCCLXXXIV
Тут Мензола всем ликом покраснела, Такие речи слыша, со стыда; И, видя, что не скрыть такого дела, Потупилась, робея; и, горда, Обидеться хотела — не посмела, Увидела, что не минет беда В глазах у той, что все уже узнала, И молча, и не глядя зарыдала.