– Потому что в Париже тебе предстоит двойная работа. С одной стороны, должен будешь подобраться к нему вплотную, проникнуть в его ближний круг… – Адмирал критически оглядел Фалько с головы до ног. – С твоими повадками элегантного сутенера, с твоим бесстыдством и с деньгами, которыми тебя снабдят, это будет совсем нетрудно.

– И сколько же времени вы мне даете?

– Недели две.

Фалько с бесстрастием истого профессионала спросил, что-то прикинув в уме:

– Я должен его ликвидировать?

– Не совсем так.

Адмирал некоторое время молча созерцал корабль вдалеке. Потом вытряхнул пепел, постучав трубкой о перила, и спрятал ее в карман:

– На самом деле тебе надо будет устроить так, чтобы его убили.

– Я правильно понял – устранить чужими руками?

– Правильно.

– А как?

– С изяществом и талантом. Того и другого у тебя в достатке. Даже в избытке.

Неторопливо двинулись дальше. За водолечебницей «Жемчужина», у щита с рекламой фильма «Жизнь бенгальского улана» [14] им навстречу попались несколько фалангистов в кожаных куртках, голубых рубашках, красных беретах. С ними под руку шли девицы в синих накидках военно-медицинской службы. Один офицер опирался на палку, у другого рука была на перевязи. Наступление на Севере стоило франкистам большой крови.

– Поначалу ни за что не желали надевать эти береты, – заметил адмирал. – Еле уломали. Карлисты, твердят, это одно, фалангисты – совсем другое, и все мы наособицу. Декрет об установлении единообразной военной формы по образцу Фаланги для них был как пинок по яйцам.

– Их можно понять: монархические фалангисты – это жареный лед.

– Еще бы… – Адмирал понизил голос, хотя поблизости никого не было: – То же самое, что перемешивать масло с водой. Да еще месяц назад ввели общее для всех воинское приветствие – теперь надо вскидывать руку, что не по вкусу никому, кроме фалангистов. Но каудильо и ухом не повел – ему нет до этого никакого дела. Особенно сейчас, когда Хосе Антонио [15] зарыт в Аликанте… Красные, называющие Франко фашистом, пальцем в небо попали. На него что ни напяль – голубую рубашку фалангиста или хитон Иисуса Назареянина, – он все равно останется воякой, начисто лишенным воображения. И желаний у нашего каудильо только три – выиграть войну, упрочить свою личную власть и чтоб остальные под ногами не путались. Он дал понять это с предельной ясностью и выбора никому не оставил: кто против – к стенке! Улавливаешь?

– Ответ утвердительный, господин адмирал.

– Так что имей это в виду. И делай все, что надо будет. Включая и древнеримский салют.

– Сделаю все, что смогу.

– Да уж, будь так добр, постарайся. Тут у нас все жестоко соперничают – кто проявит больше рвения, истребляя себе подобных… У моста через Амару и на пустырях людей по-прежнему расстреливают почем зря.

– Сейчас-то вроде бы уж можно было уняться? Ситуация ведь не та, что прежде.

– Все наоборот, мой мальчик. Оппортунисты, которые вступили в Фалангу из трусости или желания загладить былую вину, а также гражданские гвардейцы нашего дорогого Керальта расстреливают без устали… Идет какое-то дьявольское состязание – кто перебьет больше народу. Сейчас в ходу словечко «чистка». А родственникам казненных запрещают носить по ним траур. Чтоб не так бросалось в глаза.

Одна из чаек, круживших на бухтой, пролетела совсем близко, едва не задев их, и адмирал проводил ее взглядом.

– Мир полнится яростью этих идиотов, – мрачно прибавил он. – У нас в Испании идет генеральная репетиция… Вернее, пролог к новым кровопролитиям, и они уже близко.

Фалько смотрел на чаек с отвращением. Он не любил этих птиц с тех пор, как однажды, когда плыл в Нью-Йорк на «Беренгарии», у него на глазах чайка ударом клюва едва не оторвала кисть поваренку, чистившему на палубе рыбу. Слишком алчны они, на мой вкус, подумал он. Слишком похожи на людей.

– Вы, кажется, сказали, что в Париже меня ждет двойная работа.

– Не кажется. Сказал.

– И какова же будет вторая часть? Впрочем, я хорошо знаю и вас, и чего от вас ждать, а потому спрошу иначе: в чем будет заключаться менее симпатичная сторона этого дела?

– Это ты у нас симпатичный. И этим пользуешься, поскольку не только симпатичный, но и бессовестный.

– Итак, я весь внимание.

– Расскажу вечером, когда поужинаю. – С этими словами адмирал вытащил из жилетного кармана часы. – Точнее, тебе расскажут.

– И где же?

– В Морском клубе, – и адмирал показал зонтиком в конец бульвара, откуда они пришли. – Наверху, в салоне для привилегированных членов. Ровно в одиннадцать.

Остановившись, он снова взглянул на часы. Глаз стеклянный и глаз живой смотрели со злой насмешкой. Потом слегка похлопал зонтиком по руке Фалько.

– Вот что я тебе скажу… Будь осторожен с барменом из «Марии-Кристины».

– Это рыжий такой, что ли?

– Он самый.

– Это Блас, он вполне сносно смешивает хупа-хупа. Чего я должен опасаться?

Здоровый глаз недобро сощурился:

– Он полицейский осведомитель и уже донес, что ты не встал, когда по радио выступал каудильо. Все встали, а ты остался сидеть. И такое было несколько раз.

– У каждого бармена должна быть хорошая память.

– Этот, судя по всему, не жалуется. Сегодня утром мне доложили о его информации.

– А вы что?

– Послал подальше.

Фалько достал портсигар, вытянул «плейерс», постучал кончиком по черепаховой крышке. С угрозой сузил глаза, как ястреб, заметивший добычу.