Поэкспериментировать с даром я решил на рынке — точнее, перед ним. Почему? Да бог меня знает, как-то неловко было вовлекать в это людей знакомых. По мне — это все равно что украдкой читать чужой дневник. А вот к незнакомым людям я такой щепетильности не испытывал.

Прямо на улице у рынка торговали всякими фруктами, замороженными куриными окорочками, рыбой и прочей снедью. Для опытов я выбрал колоритного кавказца, худого и маленького, но в огромной кепке — нет, не в «аэродроме», а черной бейсбольной кепке, но уж с очень гипертрофированным козырьком.

Торговал он прямо с асфальта, на который были выставлены многочисленные ящики с виноградом, бананами, яблоками, киви, сливами и прочими вкусняшками. Кавказец был последним в ряду прочих торговцев, и купить что угодно у него можно было с трех сторон: спереди, слева и даже сзади — расторопный продавец был универсален, если дело касалось удобства для покупателя.

Прямо напротив его точки находился киоск «Союзпечати», очень кстати предлагавший общему вниманию довольно смелые обложки глянцевых мужских журналов, которые нет-нет да и притягивали его взгляд. Он иногда даже наклонял голову — красотки на обложках были повернуты на 90 градусов, а обладатель безразмерного козырька привык наблюдать красоту в естественных положениях.

Я посчитал, что этот дядечка подходит для моих опытов идеально — ибо ничего более однозначного, чем визуальная реальность, быть и не могло. Всякие там тактильные ощущения вряд ли одинаково воспринимались его мозолистыми и моими изнеженными клавиатурой руками. Звуки, вполне возможно, тоже несли совсем разное содержание, ибо мы принадлежали к совершенно разным языковым группам.

О запахе говорить не приходилось — вьющееся вокруг рынка огромное количество запахов сводило с ума любую взрослую собаку, и никогда нельзя было с уверенностью сказать, чем сейчас пахнуло на твоего соседа: то ли свежестью зелени, то ли сырой рыбой. Вкус — это вообще чувство интимное, его я даже не рассматривал как возможный «переходной мост» в чужую голову. Оставалось только зрение, тем более с Колосовым такой способ однажды уже сработал.

Кучу времени простоял я рядом с Большой Кепкой, пытаясь спровоцировать «чудо», и все абсолютно безрезультатно. Ну, разве что присвоил торговцу заочное прозвище. Ожидаемого эффекта синестезии так и не наступало. Я старательно пялился на газетный киоск, когда тот привлекал внимание кавказца, даже наклонял направо голову, как и он.

Единственными достижениями стали: убитые насмерть сорок минут личного времени; купленная в киоске «Союзпечать» батарейка «Крона» (для электрошокера) и около дюжины осторожных взглядов продавца на подозрительно крутящегося возле торговой точки молодого человека. Еще килограмм черных слив, полкило желтых груш, полкило красно-зеленых яблок, пяток ярко-зеленых киви, огромная кисточка янтарного киш-миша, кисточка поменьше туманных дамских пальчиков, два солнечных лимона.

В этот день Штирлиц был особенно близок к провалу…

Дома, дурачась, я постучал — на всякий случай — в дверцу холодильника и, не дождавшись стандартного «Да-да, войдите!» (ну, или для холодильника нестандартного — «Никого нет дома!»), что уже само по себе было неплохо, попытался уместить в белое нутро вновь приобретенное вопиющее изобилие витаминов — результат неудачного самонадеянного эксперимента.

Взамен достал из прохладного друга палку «Московской» колбасы. Я намеревался сократить ожидание грядущего ужина поглощением этой копчености, которую люблю и уважаю — несмотря на то, что содержание канцерогенов в ней гораздо выше, чем в сигаретах. Бессовестно наплевал на имеющееся в моем распоряжении огромное количество скоропортящихся фруктов, которое легко бы заставило любого уважающего себя грызуна утонуть в собственной слюне. Что поделаешь — мужчины непоследовательны…

Покрошив в собственный рот хлеба и погрузив туда один кусок колбасы внушительных размеров, я взял второй кусок, ничуть не меньше первого, с собой и потопал в гостиную. Где с чувством выполненного долга собирался предаться ничегонеделанию у телевизора, как вдруг откуда-то снизу неожиданно раздался душераздирающий мяв, и внутри у меня похолодело — будто кто-то сорвал стоп-кран, прекратив все жизненные процессы, ходьбу и жевание в том числе.

Котенок перестал вопить практически сразу, как только я убрал с его лапы свою лапу, обутую в тапок, да и крик его, скорее всего, был вызван испугом, а не болью. Но кроху было жалко, я схватил зверя на руки и принялся его нянчить, гладя по жмурящейся лобастой башке и говоря что-то успокаивающее — насколько это возможно с набитым ртом.

Током меня прошибло после того, как я передал второй кусочек колбасы в фонд котов Юга России, пострадавших от ног хозяев. Когда Джин, зажмурив от удовольствия глаза, принялся жевать внушительных размеров деликатес задними зубами, начиная слегка тарахтеть от мурчания, а я, продолжая его гладить, дожевывал свою колбасу, почему-то потерявшую вкус, меня и прибило к линолеуму.

В буквальном смысле — было ощущение, что меня взяли и безболезненно вогнали по самый подбородок в пол, существенно изменив наблюдаемую картинку и лишив возможности чувствовать приглаживаемую шерсть четвероногого друга.