Во-первых, проект принят, и рекламой всей линии будет заниматься «Колосов и А», во-вторых, шеф поднял ей зарплату сразу вдвое. Ну а в-третьих, довольно сильно потускнели неприятные события вторника. Да и как им не потускнеть — за последние три дня она встречалась с такими интересными людьми, получила такой ядерный заряд от любимого дела, неожиданно снесшего золотое яичко, что забыла бы о чем-то более существенном, чем обычный перепих. Хорошо, не обычный перепих, но никто же не умер! И было это в прошлой жизни!

Произошел существенный прорыв по многим параметрам, вкупе называющимся «социальный статус», и произошло это настолько стремительно, что Ирина сейчас физически ощущала, как жмет ей прежняя одежда, как устарел недавний взгляд на вещи и события, даже эта старенькая квартира стала какой-то неродной… И, чего скрывать, сам Толик уже не казался завидной кандидатурой. Ну, по крайней мере в том состоянии, в котором он сейчас находился — да что сейчас, последние лет пять, не меньше.

Она расстегнула меховую куртку на пороге — хорошо, что вовремя сообразила одеться потеплее, в Москве было снежно и морозно. Ключи с брелоком в виде пушистого колобка-смайлика звякнули, рухнув в карман сумочки, и Ирина широко улыбнулась. Уже не мечтам, а вполне ясным и многообещающим перспективам.

Джин спал на подоконнике, зарывшись в какой-то допотопный мохеровый шарф, который Толик носил, наверное, еще в школе. Она слегка погладила котенка, и тот сладко потянулся, выпячивая тугой барабан пузика, моргнул и, зевая, предъявил великолепную юную пасть с остренькими, но какими-то игрушечными зубками…

Выгрузив половину багажа из сумки, она принялась сортировать грязное белье в уже почти доверху заполненной стиральной машине. На дне этого вороха и отыскалась сорочка Толика с отпечатком пухлых розовых губ…

Молния, скользнувшая вниз по позвоночнику и вернувшаяся в мозг алой мерцающей надписью «Тревога» (которая тут же была исправлена на «Измена»), плюхнула ее седалищем об пол.

«Как же так. Как. Он. Мог», — собственную неверность, потерявшую яркость недозволенности в московской кутерьме, по-хозяйски жирно закрасила унижающая ревность, и обоснованное подозрение, словно чернобыльский мутант, тут же вымахало до неопровержимого факта.

Как он мог? Толик неоднократно говорил ей, что, если в его жизнь войдет новая женщина, он расскажет об этом перед первой близостью. Когда он это говорил, видно было, что сам факт существования такой женщины — вещь невероятная и невозможная. Глаза лгать не могут, но…

Как он мог? Как… он… мог?

Делать что-либо перехотелось, она прошла в гостиную и включила телевизор. Налила себе полный бокал «Бейлиза» из зарезервированной на Новый год бутылки и уставилась на экран, абсолютно не понимая, о чем там говорят.

Когда я вернулся с работы, опять не встретившись с Колосовым, на моих наручных «Frederique Constant» было около двух часов дня, а в квартире был разгром.

Упавшая с вешалки Иркина куртка выглядела убитым человеком-невидимкой с оставшимся невидимым голым низом. Одна его рука тянулась к ложечке для обуви, а вторая, видимо, так и не успела выхватить из поваленного набок высокого желтого ботинка «Caterpillar» какое-то секретное оружие.

Мохеровый шарфик, из которого я сделал лежанку для Джина, сполз с подоконника — видимо, пытался помочь человеку-невидимке, но неудачно, не дополз. Его Мохеровая Пушистость была придавлена Иркиным тапочком, пошитым в виде щенка с черными пластмассовыми глазами. Один глаз болтался на честном слове, и на эту неприятность с табурета с сожалением взирал щенок на правом тапке, у которого с глазами все было нормально, но начинала отрываться подошва.

Походная сумка, которую Ирка брала в Москву, стояла наполовину выпотрошенной. С ее борта свисал фен — то ли пытался выползти сам, то ли решил повеситься на собственном шнуре, не вынеся разыгравшейся здесь трагедии.

Если бы не громкий голос телевизора из гостиной, я бы решил, что квартира пережила налет. Ведь чего-то подобного я и ожидал от Свина. Но просматривающийся фрагмент кухни с грязной посудой и тремя бокалами в молочных потеках от «Бейлиза» с подобным предположением согласен не был.

Я избавился от обуви и одежды тоже не особенно аккуратно и вошел в гостиную, всем своим видом являя неудовлетворенный знак вопроса.

Ира пила в обществе моей сорочки и собственных слез, отстраненно поглаживая спящего Джина. Телевизор создавал фон для этого эмоционального всплеска, вещая о проблемах сельского хозяйства области. Котенку было наплевать на громкость, он уютно посапывал на ногах у хозяйки.

Она молча ткнула пальцем в грязную сорочку, немых вопросов в квартире стало два. Меня приятно окатило этим олицетворением ревности, и сердце сжалось от теплой жалости к нам обоим. Эх, если бы оба наших подозрения были одинаково беспочвенными!

На какое-то время даже показалось, что все так и обстоит. Ведь никто не говорил, что та информация, обладателем которой я стал по вине Джина — истина в последней инстанции. Может, этого вовсе и не было?

Я сел на край кресла напротив дивана и посмотрел в заплаканные глаза Ирины. Женщины сильны своей красотой и своими слезами. Второе я предпочитал не видеть… и не являться их причиной. Потому что чувствовал себя злобным троллем, укравшим у ребенка любимую игрушку.