Хинта сердито засопел.

— Только сблизившись с большим миром, мы могли бы что-то изменить. Чтобы изменить «Джиликон Сомос», надо стать ее частью. Бойкотируя их переговорщиков, селяне просто загоняют себя в угол, из которого однажды уже не будет выхода. И тогда кто-то — какая-нибудь сила оттуда или отсюда — уничтожит это место. А я не думаю, что надо умирать за фратовые поля и за эти маленькие домики, собранные для нас в другой стране.

Они остановились перед участком семьи Фойта, и Хинта отвлекся, отключая охранную систему. По местным меркам теплицы его отца были не очень большими — всего около восьми метров в диаметре — но в них можно было ходить в полный рост, а шлюзы были изготовлены по грузовым стандартам, так что Ашайта мог свободно въехать внутрь на ослике. Когда они всей командой остановились внутри шлюза, Хинта вновь повернулся к Тави.

— Атмосфера здесь нормализуется медленно, — предупредил он, а потом без перехода продолжил, — так ты это хотел сказать на собрании? Что нам следует принять предложение корпорации? Или ты собирался предложить мир с омарами? Ты не думаешь, что мать спасала тебя от ярости толпы? И шериф? Ты мог вот такой глупой речью изуродовать всю свою жизнь!

Тави молча стянул с головы шлем и остался в одной маске. Его волосы взъерошило потоком обновляющегося воздуха.

— Да, и поэтому мама ударила меня уже после моего выхода на трибуну, а потом кричала на меня и ломала мои вещи. Это был такой способ меня спасти.

— Я не это имел в виду.

— Это. Но у меня в любом случае нет больше никого, кроме тебя. Поэтому давай говорить, давай высказывать друг другу свои мысли без ссор, хорошо? Да, я собирался сказать, что люди должны допускать возможность сотрудничества. Но я не глуп и не наивен. Поэтому мое предложение начиналось с идеи, что мы должны взять в плен хотя бы одного живого омара.

Шлюз открылся. Хинта удивленно посмотрел на Тави и пропустил того вперед. Они вошли в душный растительный лабиринт. Солнечный свет, рассеянный куполом, утрачивал здесь свою режующую яркость. Вьющиеся побеги харута ползли вверх по натянутым в воздухе струнам. Между листьев мягкими оранжево-красными мешочками висели крупные плоды, их тонкая шкурка потела от сока. Тави стянул с себя маску и с удовольствием втянул носом пряный, травянисто-сладкий запах. Хинта приказал Иджи лечь на земляной пол и помог брату спуститься с ослика.

— Думаешь, омар рассказал бы нам об их планах?

— Нет. Для начала кто-то должен был бы общаться с ним день и ночь, учить его язык. А то сейчас получается, что омары нас понимают, а мы их — нет. Потом человек попытался бы подружиться с этим омаром и дать ему то, что тот готов взять от людей. А в самом конце человек отпустил бы его назад в пустоши с подарками и предложением мира.

Хинта расстегнул верхнюю часть своего скафандра, потом начал раздевать брата.

— Прости меня, — сказал он. — Это совсем не глупо. Но это долго, сложно и требует согласия всей общины, которого она никогда не даст. Это почти невозможно.

— Укт… не!.. — вытягивая руки вверх, перебил их Ашайта.

— Нет, они еще не вкусные. И с веток их нельзя есть, надо готовить. Но у меня есть для тебя подарок. — Хинта вытянул из-за пазухи пакетик с рушами. Брат замурлыкал от удовольствия, пустил на подбородок слюну и тут же прикрыл рот руками, испугавшись, что выронит лакомство.

— Я рад, что ему нравится, — тепло сказал Тави. Они переглянулись. Хинта отвел взгляд первым.

— И есть еще проблема, — без нажима вернулся он. — Омары предпочитают убивать себя, а не сдаваться в плен. Чтобы взять кого-то из них живьем, придется пожертвовать людьми.

— Я знаю. Но это был бы выход.

Хинта сел на бочку, притянул брата к себе и начал вытирать ему подбородок.

— Это может не сработать.

Тави всплеснул руками.

— Но ведь мы даже не знаем, что им от нас нужно! Все понимают, что это главная проблема, но никто ничего не делает. Омары взломали дронов, а потом ходили сюда неделями, может быть, месяцами — и никого не тронули, пока однажды не нарвались. Они не напали на Шарту ночью, хотя знают, что их раскрыли. С каждым часом якобы существующий зловещий план омаров утрачивает свой смысл. Они ничего не делают — может, потому, что ничего и не собирались делать? Я вот думаю: кто начал стрелять первым? Что, если все не так, как кажется? Что, если они искали способ поговорить с нами? Но стоило им встретить человека, как тот поднял оружие.

— Или все ровно наоборот, и эти хитрые твари собирались с силами и строили план идеальной атаки.

— Может, они есть хотят, может, у них там своя экологическая катастрофа или болезнь. Никто же ничего не знает. Может, они стали бы работать с нами за плату. Только представь, сколько они могли бы сделать, если бы направили свою энергию в мирное русло! Им не нужен очищенный воздух. Они не только идеальные солдаты — они жители этого мира, способные быть в нем постоянно, без скафандров и другой защиты, без развернутых баз. Они могут работать, а не убивать. Они могли бы всю пустошь возделать отсюда и до Акиджайса.

— Но до этого ты справедливо заметил, что они вшивают оружие в самих себя. Это не мирный народ. И он уже никогда не будет мирным. Они погибли для мира, процесс необратим. Они такие, какие есть, и их не изменить. Ну да, действительно, ты был прав на все сто: зачем наша рука заканчивается пальцами, которыми можно сделать так много разных вещей, а не дулом оружия, с помощью которого можно сделать только одну вещь? Джилайси Аргнира носил оружие, а не приделывал его к себе. Он мог снять свой боевой экзоскелет, бросить свой энергетический меч и стать кем-то новым.