— Нет. Потому что это не так.

Тави оторвал руки Хинты от себя, но больше не отступал. Хинта был сильнее, но только чуть-чуть. Он бы победил, если бы они начали драться по-настоящему. Но сейчас, пока они только толкались, высокий рост Тави уравнивал счеты.

— Это тебя нет, и это с тобой все не так. Завтра ты встретишь кого-то еще и начнешь интересоваться математикой и химией! А я, как дурак, пойду за тобой! Так, по твоему?

— Ты не был дураком, но сейчас ты им стал. Потому что все это действительно мои и твои интересы.

— Его, а не твои! — закричал Хинта.

— Они стали моими до того, как я с ним поговорил! — тоже повышая голос, выпалил Тави. — Да и не так уж мы похожи. Я не его калька. Просто он как судьба появился, когда я вырос и стал ссориться с мамой. Обвини еще омаров в том, что они создали нового меня. Обвини мир. Обвини книги, которые я читаю, ламы, которые я люблю. И нет, я не выдаю чужие мысли за свои! Я хочу быть как другие, просто мои другие — это герои. Обвини меня еще в любви к Джилайси!

Хинта попытался сбить его с ног, но не вышло. Тави сделал подсечку и швырнул друга на пестрый мягкий пол в центре арены. На мгновение Хинта увидел сквозь окна зала зелено-голубое небо и перистые бледно-розовые облака. Солнечный свет белой вспышкой врезался ему в глаза, и он на долю секунды ослеп. Он тут же начал подниматься на ноги, но Тави уже бежал к выходу из зала.

— Стой, — приказал Хинта.

Тави замедлил шаг, обернулся.

— Не прикасайся ко мне, — сказал он. — Ты шел к этому весь последний месяц. И весь месяц я переубеждал тебя, Хинта. Но ты слишком хочешь этой ссоры. Шарту в тебе ее хочет. Так получи ее. Прочувствуй до конца свою ненависть ко мне и другим чужакам. Переживи ее.

— Дело не в этом!

— В этом. Хотя и не только. А еще в том, что ты чего-то испугался в тот самый день, когда Ивара приехал в Шарту! И из-за этого я тоже молчал.

— Так это я во всем виноват? — взорвался Хинта.

— В чем во всем!? — срываясь, крикнул Тави. — Не произошло же ничего — и уж точно ничего плохого. Ты на факультативах, которые мог бы выбрать и сам. Да ты и выбрал их сам. Я всего лишь рассказал тебе вчера о своих планах. Ты пошел вслед за мной, потому что хотел этого.

— Ты рассказал о своих планах, не упомянув при этом самое главное, — снова двинулся на него Хинта. — Это и есть манипуляция другими!

— Даже если и так, я сделал это из наилучших побуждений. Мы, возможно, помиримся. Но не сегодня. Хочешь договорить — тогда начни ходить на его занятия. Может, на них ты поймешь, что я оказал тебе услугу, когда помог сделать этот выбор.

— Да кем ты себя возомнил? — заорал Хинта. Он бросился вперед, но ему не суждено было нагнать Тави. Какая-то девушка, видимо, услышав их перепалку, приоткрыла двери спортзала и заглянула внутрь. У нее на плече блестела бело-золотая нашивка, похожая на растаявшую и округлившуюся звездочку шерифа — этот знак носили старшеклассники, взявшие на себя обязанность присматривать за порядком в школе. Тави с несвойственной ему резкостью прошел мимо незнакомки. Она постояла, удивленно глядя ему вслед, потом с тупой строгостью взглянула на Хинту.

— Что здесь произошло?

— Ничего, — стирая с лица слезы ярости, ответил тот.

— Вы дрались?

— Если бы мы дрались, он бы сейчас лежал и кровью умывался, — сказал Хинта. Он, как и Тави хотел просто пройти мимо девушки, но та успела крепко схватить его за рукав кофты.

— Пусти, — потребовал Хинта. Девушка и не думала отпускать. На ее широком некрасивом лице застыло то стереотипное выражение, с каким взрослые женщины допрашивают провинившихся в чем-то детей. Разница в возрасте между ней и Хинтой была не больше чем в четыре года, но она явно считала, что он малыш, обязанный ей подчиняться.

— Этот мальчик, — спросила она, — это он тогда зачем-то вышел на сцену гумпрайма?

Вместо ответа Хинта перехватил и выкрутил ее запястье. Ее рука была больше и сильнее, но он вложил в свой рывок часть того гнева, что накопился в нем за время перепалки с Тави. Девушка вскрикнула от неожиданной боли, а он вырвался и бегом бросился прочь.

Все обиды, вся досада, все одиночество вдруг слились в его душе в единый океан, и эта страшная черная волна боли проломила какую-то преграду, у которой Хинта всегда останавливался до сих пор. Ярость тяжелым молотом стучала у него в висках. Ноги сами понесли его обратно в холл. В эту минуту Хинта почти лишился рассудка. Он ясно знал лишь одну-единственную вещь — что должен сделать с кем-то то, что не решился сделать с Тави. Он должен был разбить чье-то лицо — и это было единственно верное решение, потому что если бы он поступил иначе, то потерял бы какую-то важнейшую часть себя.

Когда Хинта вернулся в холл, Круна и Двана уже слезли с основания памятника, но толпа еще толком не рассосалась — слишком многие подростки хотели высказать сироте свои соболезнования или просто поторчать рядом. Хинта, грубо расталкивая сверстников, врезался в толпу. Вокруг него начался человеческий водоворот, послышались возмущенные возгласы, но он боевым тараном шел к своей цели.

Круну он увидел со спины, подошел к нему и резко рванул за плечо. Тот был на пол-головы выше и в два раза сильнее, но сориентироваться не успел. Хинта ударил его кулаком в челюсть снизу вверх, а когда противник попытался удержаться на ногах, ударил во второй раз — теперь с другой руки и в нос. При этом из груди Хинты вырывался крик — бессвязный, страшный, похожий на плач.