Между прочим, Анатолий Федорович рассказывал о страстной враждебности к евреям известного либерального сотрудника «Вестника Европы» Евгения Исааковича Утина, еврея по происхождению. У Утина было имение в Подольской губернии, где он проводил летнее время. Возвращался оттуда, насыщенный юдофобством. Кони говорил, что останавливал Утина, когда тот чересчур уж распространялся о порочности евреев.

С Кони мы встречалиь и в Москве, у его друга, писательницы Р. М. Гольдовской 321 Он был в хорошем расположении духа и рассказывал много интересного из своей общественной и судебной деятельности.

В доме Гольдовских я близко познакомился с Владимиром Петровичем Потемкиным. Талантливый лектор, блестящий оратор, он, не будучи евреем, горячо принимал к сердцу все ужасы еврейской жизни. После неурожая, постигшего сельскохозяйственные колонии на юге, группа московских еврейских общественных деятелей во главе с В. О. Гаркави задумала издать сборник «Помощь» 322 .

С одной стороны, предполагалось доходом от продажи этой книги помочь пострадавшим от неурожая евреям, с другой – и это главное – издатели хотели привлечь к участию в сборнике исключительно русских литераторов и, таким образом, выразить протест против политики правительства по отношению к евреям, политики, поощрявшей еврейские погромы. Собирание материалов для «Помощи» и их редактирование взял на себя Потемкин. Массу энергии и времени потратил он на это. Интересны были его рассказы о беседах с разными литераторами и общественными деятелями при подготовке сборника. Первым, как и следовало ожидать, откликнулся Владимир Галактионович Короленко 323 , предложивший составителю прелестный рассказ «Огоньки». Передал для сборника рассказ и Гарин-Михайловский: «Старый еврей». По своему обыкновению, он взял действительный факт и художественно его описал, нарисовал душу старика, преследуемого полицией за неимение права жительства. Светлой памяти Владимир Сергеевич Соловьев также дал статью, и многие другие.

Потемкин ездил в Ясную Поляну к Льву Николаевичу Толстому, просил у него статью для сборника, но Толстой статьи не дал, сказав, что он возмущается еврейскими погромами, бесправием евреев, но еврейский вопрос у него на восемьдесят первом месте.

Книга появилась, получила широкое распространение.

Живя в Самаре, но приезжая в Петербург, я познакомился со всей редакцией «Русского богатства». Познакомился, когда журнал еще только начал выходить. Первыми его издателями были Надежда Валериановна Михайловская, жена Н. Г. Гарина-Михайловского, и Н. К. Михайловский 324 Во главе редакции «Русского богатства» стоял Н. К. Михайловский. По настоящее время имя его окружено особым ореолом. Это был кумир молодежи, всей интеллигенции. Его статьи в «Отечественных записках» читались всей мыслящей Россией. Говорил он мало, вдумчиво, серьезно, поднимал интересные вопросы о литературе и печати. С Н. Г. Гариным-Михайловским я несколько раз бывал на редакционных вечерах. Вначале беседы были серьезные, а затем оживлялись, благодаря участию таких талантливых сотрудников, как Южаков, Иванчин-Писарев, Лесевич, Серошевский и другие 325 .

С особым удовольствием вспоминаю свои кратковременные посещения Михайловского на его квартире, на Бассейной. Николай Константинович был очень гостеприимным, любезным, много рассказывал о Салтыкове-Щедрине и Некрасове, покойных издателях «Отечественных записок». В то время большой интерес возбудила книга Панаевой 326 , по мужу Головачевой. В этой книге она в самых мрачных красках рисовала Некрасова как издателя «Отечественных записок», его высокомерное отношение к литераторам, особенно к начинающим. Николай Константинович возмущался этой клеветой, он хорошо знал Некрасова, знал его как человека в высшей степени широкого разума, сердечно относившегося именно к начинающим литераторам. В корыстолюбии, высокомерии, в отсутствии сердечности, по словам Михайловского, Некрасова ни в коем случае нельзя было обвинять. О личности Панаевой и о ее произведении Николай Константинович отзывался пренебрежительно. Не отрицал он пристрастия Некрасова к картам. Говоря про сделанный Некрасовым фальшивый шаг (как известно, поэт посвятил Муравьеву 327 , усмирителю польского восстания 1863 года, стихотворение, возмущавшее всю честно мыслящую Россию), Михайловский не одобрял его, но искал объяснения в обстановке того времени и в исключительности тогдашних условий. Он говорил, что Некрасов, будучи по виду барином, был искренним поэтом. С особым умилением Михайловский говорил о Михаиле Евграфовиче Салтыкове-Щедрине. При внешней его суровости Щедрин был, по словам Николая Константиновича, сердечен, щадил юное авторское самолюбие начинающих писателей, скромно и застенчиво присылавших в редакцию журнала свои произведения. Он сам читал, перечитывал их и лишь тогда возвращал авторам, когда, по выражению Михайловского, в них не было ни одной искры божьей.

У меня хранится большой портрет Михайловского с его надписью.

Один раз я оказал услугу Николаю Константиновичу, или, лучше сказать, редакции «Русского богатства». В то время журналы подвергались строгой предварительной цензуре, причем цензоры задерживали книжки журналов и те выходили с большими опозданиями. Цензором «Русского богатства» был тогда некий Матвеев 328 До цензорства он состоял сначала членом Самарского окружного суда, а потом, когда русское правительство стало хозяйничать в Болгарии, был назначен там министром юстиции. С Матвеевым я познакомился через О. М. Сербулова 329 Говорили мы с Матвеевым о «Русском богатстве», о тех огорчениях, какие доставляет цензура этому журналу. Он рассыпался в комплиментах в адрес редакции и Николая Константиновича в особенности. Пообещал не задерживать журнал, что потом и исполнил. Я передал Николаю Константиновичу отзывы Матвеева; тот отнесся к ним иронически и в редакции, смеясь, сообщил, что новая литература имеет ярого поклонника, самого цензора, бывшего болгарского министра юстиции.

Весь состав журнала «Русское богатство» был крайне интересен. Это были люди ученые, как, например, Лесевич, политически образованные, как Южаков, и такие интересные писатели, как Серошевский 330 , только что вернувшийся тогда из Якутской области, где он долгое время был в ссылке. Серошевский женился там на якутке и с особым умилением говорил о чистоте нравов этого племени.

Невольно вспоминаю рассказы о якутской жизни другого политического ссыльного, Г. А. Гроссмана 331 Когда он вернулся в Самару, несколько вечеров посвятил нам, рассказывая о жизни в тамошнем крае, о характере, нравах и культуре жителей Якутской области. Впоследствии он стал корреспондентом «Русских ведомостей» и многих толстых журналов в Германии.

Как я уже сказал, весь состав редакции «Русского богатства» был крайне интересен. Взять хотя бы Александра Ивановича Иванчина-Писарева. Дворянин-помещик с высшим образованием, он пренебрег всеми удобствами жизни и пошел в народ революционировать его 332 Чтобы быть ближе к мужику, он под разными фамилиями служил то волостным писарем, то кучером, то кузнецом. С большим юмором, образно и добродушно он рассказывал, как его ловили исправники и становые приставы и как он их ловко обманывал. Характеризовал он многих революционных деятелей, своих сотоварищей с восьмидесятых годов.

Иванчин-Писарев, всю жизнь боровшийся с самодержавием, умер, не дождавшись осуществления своей заветной мечты – свержения царского ига. Умер весною 1916 года в Петропавловской больнице. Похороны его были весьма скромны, не было ни венков, ни речей. Собрались самые близкие друзья, но, что было приятно, на похоронах присутствовали рабочие. Стройными рядами шли они, мрачные, вдумчивые. Они чувствовали, что хоронят одного из своих лучших борцов. В воздухе уже носилась, если так можно выразиться, революция. Война Россией была почти проиграна, жизнь становилась всё более тяжелой. Чувствовалось приближение грозы. Не сознавали этого только стоявшие у кормила правления, цеплявшиеся за власть высшие бюрократы и придворная камарилья. Когда стали опускать тело Иванчина-Писарева в могилу, один из рабочих как-то растерянно крикнул: