— Я надеюсь, никто из вас не планирует предсмертное таинство, — серьезно сказал фон Нойбауэр, снова бросив взгляд на стрига и с подозрением скосившись на бледное лицо Мартина, старавшегося смотреть в сторону. — Все сделаю, майстер Гессе. Можете не тревожиться.

В том, что молодой рыцарь все исполнит в лучшем виде, Курт и не сомневался, однако все время пути до жилища матушки Лессар его все более одолевало смутное, но неотступное ощущение надвигающейся беды. Попытки разложить самого себя по полкам и понять, увидеть, что его гложет, успехом не увенчались. Да, само собою, все случившееся было далеко от идеала, да, разумеется, судьба Мартина не пробуждала желания распевать праздничные песни, а собственные решения все еще не казались до конца верными, да, конечно, утомление давало о себе знать, а невнятные, но явно серьезные угрозы Урсулы требовали осмысления и обещали близкие беды, но… Но… Но. Но было что-то еще. Что-то много худшее, чем все это, вместе взятое… И давно забытое ощущение — режущая, неотступная головная боль над переносицей — настойчиво намекало, что он не видит чего-то или, увидев, не осознает. Или, как знать, осознавать не хочет…

Матушка Лессар выбежала им навстречу еще на подходе к дому, тут же, впрочем, взяв себя в руки и беспокойство выражая более безмолвными вздохами и встревоженными взглядами. Не задав ни единого вопроса, кроме тех, что касались пожеланий постояльцев относительно дальнейшего пребывания, заботливая хозяйка сообщила, что обед и горячая вода будут готовы через мгновение ока, и исчезла в глубинах кухни. К удивлению Курта, то и другое было предоставлено и впрямь невероятно быстро. Вода была еле теплой, а снедь скромной, однако матушка Лессар была от души осыпана благодарностями и мягко выдворена вон.

Прямо на пороге уходящая владелица дома столкнулась с отцом Конрадом. Замявшись, она бросила взгляд на постояльцев, на сумку священника, перевешенную через плечо, однако вновь обошлась без расспросов, лишь распрощавшись и убравшись восвояси.

— Я рад видеть, что все вы живы, — искренне произнес святой отец и, с заметной опаской прикрыв за собою дверь, уточнил: — Кому требуется причастие?

Курт огляделся. Мартин сидел за столом, подперев голову рукой, и отрешенно наблюдал за тем, как с прилипшей ко лбу пряди волос капает на стол вода. Фон Вегерхоф, непривычно порозовевший, точно самый простой смертный в лихорадке, пристроился на скамью, отвалившись спиной к стене и закрыв глаза, и происходящего точно не слышал и не видел…

— Думаю, всем, — уверенно ответил Курт, и священник кивнул, ответу словно не удивившись.

После совершения таинства покой в душе, вопреки тайной надежде, не водворился, и когда отец Конрад ушел, Курт еще долго стоял на пороге, зачем-то глядя ему вслед и перебирая в пальцах старые деревянные четки. Никакой молитвы в мыслях не звучало. В мыслях было пусто, мутно и тягостно…

К приготовленному матушкой Лессар обеду никто не притронулся. Мартин все так же сидел за столом, подперев голову рукою, но уже не смотрел в столешницу отсутствующим взглядом, а встревоженно косился на фон Вегерхофа, который лежал на скамье, закрыв глаза. Тот осунулся еще больше, скулы заострились, а у глаз и губ словно собрались глубокие болезненные морщины…

— Быть может, переберешься в постель?

На голос Курта стриг не обернулся, лишь приоткрыл один глаз, с усилием разомкнул губы и неискренне, натянуто улыбнулся:

— Лень. Все будет в порядке, Гессе, — договорил он уже серьезно, снова закрыв глаза. — Пара-другая часов, и я приду в себя.

— Откуда ты знаешь? Из тебя будто все соки выпили. Ты же понятия не имеешь, никто из нас понятия не имеет, как на тебе сказалось… то, что ты сделал.

— Ни один мастер еще от этого не умирал, — не открывая глаз, тихо хмыкнул стриг. — Иди. Уж тебе-то отоспаться надо.

— Я за ним присмотрю, — пообещал Мартин, когда Курт замялся, не зная, как поступить и что сказать. — А я в порядке. Я бы даже сказал, — неловко уточнил он, — слишком в порядке.

— Вот это-то меня и беспокоит.

— Я не выскочу на улицу и не начну кидаться на горожан, обещаю.

На его усмешку Курт не ответил. Бросив с сомнением взгляд на притихшего фон Вегерхофа, он вздохнул, молча кивнув, и ушел в свою комнату. Оставив дверь открытой, он рухнул на постель, не раздеваясь, и уснул, кажется, прежде, чем щека коснулась подушки.

Сон пришел немедленно, облекши со всех сторон, точно плотный туман, теплый и душный, как свежая могила. Поселившееся в душе темное предчувствие разворачивалось, как парус в безветрие — медленно, тяжело, но неотвратимо. Какой-то краешек сознания все еще держался за реальность, не позволяя провалиться в сон полностью и без остатка, какая-то часть разума не желала отступать, и невнятные видения мельтешили где-то вдалеке, сумбурные и раздражающие…

Курт проснулся от близких шагов — проснулся разом, мгновенно, и рывком уселся, глядя на Мартина на пороге. В окне за его спиной назревали поздние сумерки, в общей комнате горел светильник, и бледное лицо снова казалось чужим и мертвым.

— Александер… — с явной нервозностью произнес тот. — Я не знаю, что происходит, но так явно быть не должно.

Курт вскочил с кровати одним движением, позабыв про боли в суставах, почти на ходу влез в сапоги, выбежал в комнату, где все так же на скамье у стены лежал фон Вегерхоф; таким Курт не видел его никогда — неживая личина, плотно сжатые зубы, редкое, невидимое дыхание, и словно еще лишних лет десять на лице. К скамье был пододвинут табурет — похоже, Мартин уже давно сидел рядом, наблюдая… За чем? Он не знал, как это назвать. И точно так же понятия не имел, что происходит.