— Стало быть, вам все же есть что мне рассказать.

— Всенепременно, — кивнул Бруно. — Но рассказывать это я буду лишь союзнику. То, что я расскажу — не тема для дискуссий, не теории и не толкования, это информация. Думаю, вы понимаете разницу. Решайтесь уже хоть на что-то, святой отец, сколько можно метаться?

— Вы говорили, что спешить некуда.

— Нет. Я спрашивал, куда спешите именно вы.

— А вы?

— Меньше чем через месяц на Соборе будет принято решение, после коего уже ничто не будет как прежде, и — я говорю это уверенно — будет война. Настоящая, с кровью и смертью. Поэтому мне — есть куда спешить. И поэтому я хочу знать, намерены ли поторопиться вы. Итак, майстер Гус, вы ответите, наконец, или мне выделить вам на раздумья еще несколько дней из этих двух-трех недель и оставить вам еще меньше времени на то, чтобы освоиться в новой реальности, когда она возьмет вас за глотку?

Курт, пробудившийся с рассветом, обнаружил Мартина в общей комнате одетым и торопливо доедающим остатки вчерашнего ужина, явно в намерении покинуть домик матушки Лессар тотчас же после этого скорого завтрака. Причина спешки была ясна и без вопросов: фон Вегерхоф все еще не вернулся, и инквизитор явно намеревался выдвинуться в лагерь паломников.

Вообще говоря, паниковать и даже начинать беспокоиться было рано, ибо было рано объективно: солнце лишь начинало просыпаться, лениво восползая по небесному своду, и город за стенами еще дремал, и даже хозяйка их временного пристанища до сих пор не появилась, а уж это-то точно означало, что время не просто раннее, а раннее неприлично.

— Наверняка дождался утра, дабы осмотреться при свете, — без приветствия и вступления сказал Курт, присев напротив; на прикрытый пустой тарелкой недоеденный свой ужин он взглянул задумчиво и оценивающе, помедлил и, хотя аппетита не было совершенно, придвинул его к себе. — Стрижьи глаза дело хорошее, но так-то оно всё ж удобней.

— А я и не волнуюсь, — отозвался Мартин, и он усмехнулся:

— Я вижу.

Тот вяло ухмыльнулся в ответ и спорить не стал.

Завтракал Курт нарочито неспешно, невольно следя краем глаза за взбиравшимся все выше солнечным колесом и вслушиваясь в звуки пробуждающегося города — вот где-то хлопнула дверь, вот кто-то громко окликнул кого-то… Мартин уже доел и теперь сидел напротив, молча глядя в окно, но особенно и не думая скрывать нетерпение.

— Ну, идем? — подстегнул он, когда Курт едва успел дожевать последний кусок, и одним движением поднялся. — Учитывая обстоятельства — никто не удивится, что мы притащились в такую рань. Мне кажется, Александер первым делом заглянет в лагерь, а сюда придет, лишь если не найдет нас там.

— Логично, — вздохнул Курт, неторопливо поднявшись, и чуть поморщился от прострела в ноге — тело, как всегда, не слишком желало начинать активничать с самого утра и в себя приходило медленно. — Люди существа предсказуемые.

— Нелюди тоже, — отмахнулся Мартин и решительно зашагал к двери.

С матушкой Лессар они столкнулись на полупустой улице; хозяйка дома удивленно шевельнула бровью, однако лишних вопросов задавать не стала, лишь поинтересовавшись у постояльцев, следует ли держать завтрак теплым и дожидаться их возвращения, и так же невозмутимо кивнула, услышав, что беспокоиться не стоит и господа конгрегаты вполне удовлетворятся остывшей снедью.

— Нелюди тоже… — произнес Курт задумчиво, когда крошечный городок остался за спиною, а под ногами развернулся ковер орошенной травы. — Интересная мысль.

— Мы предположили, что Александер пойдет искать нас в определенном месте, и я уверен, что не ошиблись. А что?

— Минотавр. Блеснешь логикой в его случае?

— Он предсказуемо умер, — пожал плечами Мартин. — С такими-то повреждениями.

— Сдается мне, мы напрасно не зашли с этого конца. Улики, следы, свидетели… Все это хорошо, но нас не только этому учили. Повреждения. Откуда они?

— Превращение не задалось, как я понимаю. Кто-то пытался сделать из человека корову и, опять же предсказуемо, вышло не ахти.

— Почему именно корову? И точно ли это пытался сделать кто-то, а не он сам — с собою?

— Я представляю, почему можно захотеть стать, скажем, волком, — помолчав, отозвался Мартин. — И не только по беседам с Максом, это на самом деле очень по-человечески — желать быть кем-то сильным, могучим… свободным. От всех и всего. Чувствовать себя выше.

— Выше кого?

— Всех. Ты сам много раз говорил: в каждом сидит зверь. Даже если он не вылезает однажды наружу, покрывая своего хозяина шерстью и отращивая зубы. Этот же зверь в нас просыпается, когда мы вступаем в драку, пусть даже за правое дело… Поэтому волка — я могу понять. Но кто и зачем может пожелать превратиться в жвачную тварь или позволить кому-то сделать с собой такое?

— Мысли есть?

— Есть. Но логика в них сомнительная. Впрочем, как я понимаю, тебе пришла в голову мысль та же самая, иначе ты бы этого разговора не завел… Жвачные в больших количествах поблизости собрались только в одном месте.

— Паломники, — вздохнул Курт, и Мартин кивнул:

— Стало быть, не я один об этом подумал. Обнадеживает.

— Если это магия крови в руках сумасшедшего сектанта — все логично: была попытка создать существо, не нуждающееся в животной пище по самой своей природе, но что-то пошло не так и… Может статься, неведомый экспериментатор даже не знал, что превращение будет не акцидентальным, а сущностным, и случившееся было неожиданностью для всех, включая его самого. В конце концов, эта магия была придумана ангелами, учинившими бунт против Бога, и кто знает, что они там сочинили и какие мелкие подлянки, понятные только своим, заложили в текст.