— Какая ты любопытная, — тяжело вздыхает парень.

— Ну, Саш, чисто научный интерес.

— Я тебе подопытный кролик, что ли? — Усмехается он. Умоляюще смотрю, наигранно надув губки и заставляя его переключает взгляд куда-то перед собой ненадолго. — Ну, как бы цензурно выразиться… не существует никаких долго и счастливо. Любовь — это иллюзия. Ее не бывает.

— Вообще?

— Вообще.

— А как же Полина и Никита? — Он замолкает, похоже, вопрос застал его врасплох.

— Без понятия, что у них, я в чужие дела не лезу, — он проводит рукой по шее, особенно выделяя крайнее слово.

— То есть любви нет? Вообще никакой?

— Да.

— А как же, например, родительская любовь? Или любовь к животным?

— Ну животных любят, словно они живые игрушки. А родители… на уровне инстинкта.

— Не поняла.

— Всеми людьми движет эгоизм. Кто-то реализует свои эгоистические намерения, воспитывая детей так, чтобы они гордо несли свою фамилию, помогали родителям (в том числе в преодолении одиночества), не совершали их ошибки (опять же: решение своих проблем через детей). А кто-то реализует это по-другому, без детей.

Молчу около минуты. Эгоизм? Да, неизбежное явление, но чтобы заменять понятие любви родителей к свои детям на простой инстинкт и эгоизм, это я не знаю, как нужно заблуждаться. Неужели Саша считает, что и покойный отец не любил его, а реализовывал свои намерения?

— Я с тобой не соглашусь, — мотаю я головой. Парень пожимает плечами и смотрит мне прямо в глаза.

— Тем не менее, существуют детские дома, ты же знаешь, — я сдвигаю брови от его слов. Веское доказательство в пользу его теории.

— Но не все дети попадают туда из-за отказа от них родителей. Тем более, что не все там оказываются, к счастью.

— Но, к сожалению, их там очень много.

Да, я прекрасно это знаю. Если б это не было проблемой нашего общества, у меня не было бы моей работы, но это не значит, что родительской любви нет. Просто у одних не хватило ума позаботиться о ребенке или справиться со своими вредными привычками, а другие — люди нравственные.

— А я все равно верю в любовь. В любую, — говорю я, положив одну ногу на другую. — Она есть.

Может, не у каждого в жизни она есть, а это зависит лишь от человека — замечает он ее или нет. Вот живешь всю жизнь и думаешь: «Нет, меня никто не любил, и я никого не любил». А на самом деле, это не так. Все от простого отсутствия веры в нее. Ведь мир меняется не сам по себе, а от изменения нашего собственного мышления и мировоззрения. Как посмотришь на вещи, такими они тебе и кажутся, что в голове у тебя запрограммировано, то ты и видишь.

И пока ты считаешь, что любви нет, ее и, правда, нет. И нет ее только для тебя в твоей жизни или в определенный ее отрезок. Но это абсолютно не значит, что ее нет как явления. Она есть! Есть! И существуют она лишь в координатах тех людей, кто верит в нее и замечает, видит, чувствует ее.

Саша проводит руками по ногам, немного задумавшись, а я недолго наблюдаю за тем, как птицы летят над водой.

— Может, оно и к лучшему, — наконец говорит парень. Я непонимающе смотрю на него, и он приподнимает уголки губ. — Каждому нужно что-то, чтобы в случае чего идти дальше. Что-то, ради чего ты встаешь каждый день по утрам.

«А ради чего ты встаешь по утрам? Что заставляет тебя не падать духом в сложной ситуации?», — хотелось бы мне спросить это у Саши, но не знаю, стоит ли. Его взгляды на некоторые вещи так разнятся с моими, что я боюсь с ним поссориться или зайти в тупик, поставив под вопрос наше общение.

— Почему ты решила заниматься благотворительностью? — Вдруг спрашивает парень. — Именно детских домов, — я убираю себе выпавшую прядь за ухо.

— Просто, — скидываю ногу с другой, упираясь руками в скамейку и уставившись на свои кроссовки. — Просто однажды я с папой ходила в один из таких детских домов. Не помню уже зачем, так за компанию по его делам. Ну, дети как дети. Но один мальчик подошел ко мне и спросил, не видела ли я его маму. Сначала я опешила, мол, почему он спрашивает, и ответила, что не видела. А он расстроился и сказал, что… весь день ждет ее и… — снова вспомнив ту ситуацию, голос как-то стал тише, а нос слегка загудел. Поднимаю голову, устремившись глазами вдаль, — сказал, что ждет ее, потому что она приснилась ему и обещала прийти, — поправляю волосы назад, зачесывая их ото лба к затылку. — Я не знала, что ответить, понимаешь, — мотаю головой, снова смотря на него и поджимая губы. — Я пытаюсь хоть как-то обустроить их жизнь, чтобы они не нуждались ни в чем, — Саша касается моей спины, проводит по ней рукой, подсаживаясь ближе, и приобнимает меня. — Но я все равно не могу им ничем помочь, ведь ничто не заменит настоящей семьи.

— Ты же не можешь их всех усыновить.

— Я знаю, — опускаю я взгляд, тяжело вздохнув. — Поэтому делаю все, что в моих силах. Какая разница сколько у тебя денег, и какую по счету покупаешь дорогую машину, если у тебя нет семьи, родных и близких людей.

Нет, плакать мне не хочется, но стало грустно. Моя совесть, излишняя ответственность за все, что есть в моей жизни (даже за то, что от меня мало зависит) всегда тяжким грузом напоминают о себе. И это желание угодить всем, сделать все так, чтобы всем было хорошо. Как жаль, что неосуществимо.