Ромио развел руками в стороны, пытаясь обнять время суток, словно оно было большой и мягкой (что не маловажно) плюшевой игрушкой.

А потом романтик взглянул на своих спутников и получил еще два выстрела в свой адрес. На этот раз, стреляли из ракетницы.

– Все было бы замечательно, если бы обстоятельства были другими. А сейчас, позволь тебе напомнить, мы в незнакомом городе, одни, ночью и на улице. Ни к чему хорошему это точно не приведет, как бы романтично вокруг не было.

Инфион вздохнул так тяжело, что его дыханием можно было устраивать лавины.

– Ну, тогда у нас только один вариант, – сдался Ромио.

– Какой же? – Лолли замерла в ожидании ответа.

– Идти, куда глаза глядят?

– Не верю, что говорю это, но ты прав, – согласилась работница Борделя. – Теперь мы все в твоей тарелке.

– А может, еще можно спросить кого-нибудь из матрос…

Инфион повернул голову и тут же замолк, увидев, что матросы уже разбежались, а ящики испарились.

И тогда троица двинулась вперед, подобно огромному космическому киту, которые пробирается через звездные туманности…

Но туман был вполне себе обычным и земным.

В этом тумане тряслись коробки. Карамель звенела и определенно радовалась тому факту, что дорога была довольно гладкой.

Звук, издаваемый сладостью, изрядно пугал человека, который пытался доставить ее в… пункт назначения. Ведь каждый звон мог превратить карамель в горстку аппетитной пыли, а потом в пыль превратили бы уже самого курьера.

Ночь, как заметил Ромио, действительно была вещью романтической. Но были и те, кто смотрел на это время суток с более приземленный стороны, считая его отличным временем для контрабанды и ее транспортировки. В Златногорске день и ночь словно сливались в одно время суток, и люди делали одно и тоже и при свете луны, и при свете солнца.

Но то был Златногорск. Здесь дела обстояли иначе.

Колеса, движимые магической энергией и парой лошадей, остановились и легонько скрипнули. Мрак вокруг сгустился так, словно кто-то специально накрыл звездное небо черным одеялом – в спустившейся темноте можно было барахтаться и, в конце концов, покойником пойти на дно.

Курьер спрыгнул с повозки и открыл грузовой отсек, начиная выгружать ящики и постоянно оборачиваясь, слыша угрозу в каждом шорохе.

А потом что-то загремело.

Этот звук не напугал курьера, и мужчина лишь отодвинулся в сторону. Две глиняные руки схватили коробки, которые уже были выгружены, и понесли их куда-то во мрак.

Процесс продолжался недолго. Вскоре, голем, потрепанный, как самый старый и матерый голубь в стае, скрылся где-то во мраке, а за ним юркнул и курьер, умело обращаясь невидимкой во мраке ночи.

И уже потом земля задрожала от глухих шагов глиняного гиганта, которые доносились словно откуда-то из-под улицы.

А лицо Магната на коробках улыбалось мраку…

Синий и эфемерный клубок ночи медленно, но верно разматывался. Уцепившись за его несуществующую нить, можно было бы прийти туда, не знаю куда. Радовал факт, что можно было прийти хоть куда-то, а не топтаться на месте.

Инфион шарахнулся в сторону, после чего задел что-то ногой и приземлился на мокрую от легко дождя и тумана брусчатку. Морда каменного дракона, напугавшая волшебника, назойливо смотрела с крыши, а из пасти не такого уж чудовищного чудовища капала вода.

– Что это за морда! – опешил Инфион, заставляя себя встать. Но организм работника Бурта пытался разубедить сознание – зачем вставать, когда можно несколько минут полежать? И организму было абсолютно неважно, где расположиться – сырые камни казались ничем не хуже теплой постели. А если подключить воображение, то можно действительно почувствовать себя в кроватке, правда незначительно мокрой. Но не от того, от чего матрац обычно промокает…

– Морда как морда… – протянула Лолли. – И что ты вообще так перепугался?

– Я, если ты не заметила, шел прямо перед тобой и первым увидел эту штуку, – волшебник наконец-то встал, но с огромной аккуратностью, чтобы не поскользнуться еще раз. – Кто вообще придумал лепить драконьи морды на крыши? Даже не просто морды, а большие драконьи морды!

– Может вместо того, чтобы возмущаться, просто расскажешь нам, куда идешь?

– А? А. – двух звуков было достаточно, чтобы передать весь мыслительный процесс, который кипел, как молоко, вот-вот готовое убежать. – Я просто ориентируюсь по свету. По фонарям, в особенности.