Хотя нельзя исключать и банального совпадения. Совпадения ведь в жизни тоже случаются, правда? Оставайтесь с нами, наши репортеры умеют обнаруживать «скелеты» в самых, казалось бы, благополучных «шкафах». Не пропустите!»

Господи, какой феноменальный бред! Они хоть по-русски изъясняться умеют? Три раза «серьезные» в полутора строчках! Владелец одноименного холдинга – боже мой! Сведения осведомленных источников! Она вовсе не собиралась ничего этого читать, но глаза сами выхватывали строчки и абзацы.

«Вести Санкт-Петербурга», «Балт-пресс», откровенно желтый «Питерский курьер», «Невский проспект» и прочие, еще более мелкие и невнятные. Ну и «Петербургские тайны», как же без них!

Мамуля таскала эти проклятые газеты пачками. Леля сгребала их в кучу, морщась от неприятного прикосновения к шершавым, как будто изначально нечистым страницам, и выбрасывала – но на следующий день груда появлялась вновь. Как будто восстанавливалась каким-то черным колдовством. Мамуля почему-то считала, что Леле нужно знать: ее трагедия не безразлична людям! Людям?! Журналюгам! Плевать им на трагедию, главное – скандал!

Саранча!

Ладно еще Шухов, Ленькин начальник службы безопасности, как-то сумел всю эту свору усмирить. Специалистом отставной милицейский полковник считался отменным, не смотри, что звали его Иваном Никаноровичем, и внешность бывалого служаки была под стать имени, почти нарочито рабоче-крестьянская. Блогерам, конечно, рот не заткнешь. Сетевые «эксперты» изощрялись кто во что горазд, моментально обозначив все как убийство и изобретая версии оного, вплоть до совершенно чудовищных – вроде причастности Лели и даже Платона с Ульяной. Но блогеры хотя бы в дом не пытаются прорваться, думала Леля, они свои измышления из пальца высасывают и торчат исключительно в интернете, куда можно и вовсе не заглядывать. Не открывать новостные ленты, не цеплять глазами кричащие заголовки. Да можно вовсе компьютер не включать! И телефон взять старый (спасибо тому же Ивану Никаноровичу за совет), в котором только звонки и никакого интернета!

Вот если бы так же можно было выключить собственную голову!

– Атяшево, Атяшево, Атяшево, – бессознательно и почти беззвучно шептала Леля, бросаясь от стены к стене. Когда она была маленькая, ей очень нравилось звучание этого слова – мягкое, теплое, успокаивающее. Как одеяло, которое – это знает каждый ребенок – лучшая защита от любых ночных кошмаров, будь то серый волчок из колыбельной или многорукий монстр из фильма ужасов. Возвращаясь вечерами домой после занятий в гимнастической секции, Леля так же, как сейчас, тихо шептала: «Атяшево, Атяшево, Атяшево». Словно это было защитное заклинание. И оно работало! Никто никогда не выпрыгнул на нее из темных проходов между гаражами. Ни бандит с ножом, ни зомби, ни живущие в городских подземельях гигантские крысы. Ни даже бродячие собаки! Но и у самого сильного заклинания есть, наверное, граница возможностей. И от некоторых вещей даже натянутое на голову одеяло, даже мягкое слово «Атяшево» не защитит. Сколько ни повторяй.

– Лель! Лелька, да остановись же! – Мика настигла подругу, обхватила обеими руками – крепко.

Но та вывернулась, заметалась опять по просторной темноватой гостиной, похожей на холл в дорогом охотничьем домике. Разве что мертвых оленьих и волчьих голов из стен не торчало. Кажется, этот стиль назывался средневековым: темное дерево, темная потертая кожа, цветное стекло в толстых кривых переплетах. От Лелиных метаний по витражу, отделявшему гостиную от кухни-столовой, летали тени, и казалось, что стекла текут. А Леля все бросалась от стены к стене, из угла в угол, стучала по чему попало маленьким кулачком, потом, устав, съеживалась комочком в углу широкого дивана.

Мике подругу было жаль ужасно. Могла бы – круглосуточно рядом с ней сидела. Но в редакции журнала, который Мика возглавляла (и которым искренне гордилась), подходил день сдачи номера – самое суматошное время, так что в лучшем случае удавалось выкроить на Лелю два-три часа. Помочь Мика, конечно, ничем не могла – чем тут поможешь? – но когда рядом кто-то близкий, все-таки легче, правда? Лелька – Мика видела – честно пыталась взять себя в руки. Становилась почти прежней. Нет, не той улыбчивой звонкой Лелькой, к которой Мика привыкла, но – почти, почти. Да, эта Леля отчасти напоминала механическую куклу, однако Мика точно знала: если старательно притворяться, что ты жива, – жизнь потихоньку вернется. Психологи называют это обратной связью. Да как бы ни называли! Поминки же как раз для того и придумали: нагрузить тех, кто потерял родного человека, живыми заботами. Да, через силу, да, стиснув зубы и глотая слезы, но это помогает! А бедной Лельке даже и поминки не суждено устроить. Так нелепо все повернулось! Но она старалась! Старалась жить.

Стараний хватало когда на полдня, когда всего на пару часов. А потом все начиналось сызнова. Как сейчас.

– Не могу! Не могу, не могу, не могу! Этого не может быть! Это глупость какая-то! И неправда! Неправда! Неправда! – Сорвавшись на крик, она закашлялась, схватилась за горло, сморщилась…

– Лель, не держи себя… поплачь, – неуверенно посоветовала Мика, понимая, что сказала глупость. Вообще-то обыкновенно у Лельки слезы стояли близко, чуть что – и брызгали. Но сейчас покрасневшие глаза были совершенно сухи.

– Не могу! – отчаянно вскрикнула она. – Никак! – саданула яростно кулачком по обрамлявшим камин корявым булыжникам (тоже вполне «средневековым»), затрясла досадливо рукой, слизнула с костяшек выступившую кровь. – Больно, – проговорила жалобно и удивленно, это тоже вышло совсем по-детски. – Все равно не получается! Ни слезиночки! Как? Как он мог так со мной поступить? С нами… Как он мог меня бросить?!!

– Лель, человек вообще-то не выбирает… – начала было Мика, но Леля ее перебила:

– Ленька всегда все выбирал сам! Ты что, не знаешь? Мне никогда не приходилось ни о чем даже задумываться… Как он мог?! – Она принялась яростно тереть виски, словно пытаясь выцарапать из головы мешающую мысль. – Да знаю я, что ты его терпеть не можешь!