И тогда… заверещав, она вдруг прыгнула на убийцу родителей.

А он то ли не успел, то ли не смог защититься. Это было странно, он ведь был большим и сильным… А она его выпотрошила без особых усилий. Тогда хотелось убивать. Не важно, как… За маму и папу.

…Она сипло рассмеялась и посмотрела на свои руки. Бледные и худые, с обломанными ногтями. И кожа вот содрана на запястьях, браслеты наручников как будто специально с заусенцами.

Скоро, очень скоро у нее и таких рук не будет. И тогда останется просто умереть, потому что никому не нужна безрукая.

"Ты-то умрешь, да. Но как же Тиберик?"

Щеки вспыхнули с новой силой, стоило вспомнить, как она умоляла стража спасти мальчика. Да, надо признаться себе самой: в те мгновения она была готова вылизать гаду сапоги, да и вообще, сделать все что угодно, только бы он забрал Тиба и сдал в приют. В приюте хотя бы не дадут умереть с голоду. А так-то… Даже если маленький послушный Тиберик сможет выбраться из окна… Куда он пойдет? Кому нужен будет?

Алька поняла, что по щекам снова текут слезы. Подняв лицо к единственному окошку, она мысленно молила Пастыря, чтобы спас хотя бы малыша. С тем, что сама она скоро умрет, уже смирилась.

"Он ни за что не пойдет разыскивать Тиба, — мысль отдавала полынной горечью, — это страж. Сколько ни умоляй, хоть в лепешку расшибись — все без толку".

Перед мысленным взором, как по команде, возникло холодно-отрешенное, но очень злое при этом лицо мужчины. Сжатые в тонкую линию губы, нос с горбинкой, высокие скулы и взгляд черных глаз… странный, как будто направленный внутрь себя, как будто и не было Альки. Он не на нее смотрел, а на сполохи давних своих воспоминаний. Что там такого было? Она не знала, да и не очень хотела знать. Самое главное, что от такого пощады не дождешься.

И это означало, что сделать первые шаги по спасению Тиба должна она сама. Но как?

Никак. Она была совершенно беспомощна. Даже наручники так и не сняли.

Ее одолевала странная усталость, и холод, что шел от стены, почти не чувствовался. Алька еще раз потрогала лоб — горячий. Или руки совершенно ледяные. Вздохнув, она прикрыла глаза. Пить хотелось. И есть. Но к голоду она привыкла, а вот жажда мучила. Во рту как будто песка натрусили, и губы болят, потрескались от ее же воплей, когда страж применил магию Надзора.

"Мне нужно, чтобы кто-то забрал Тиба и отвел его в приют".

Кряхтя, Алька поднялась с трудом на ноги, доковыляла до двери, тяжелой, темной от времени, и что есть силы ударила в нее двумя руками.

— Эй. Откройте. Кто-нибудь.

Ответом была звенящая тишина. Звуки вообще умирали в тюрьме еще до того, как их кто-нибудь слышал. Все правильно, тюрьме не нужны свидетели…

Алька еще несколько минут побарабанила в безликую и равнодушную дверь, даже попыталась попинать ее ногами — все тщетно. Она снова заползла в свой угол, прижалась левой щекой, которая все еще пульсировала болью, к холодному камню.

"У приговоренных бывает последнее желание, — вяло вспомнила она, — остается только это".

Закрыла глаза. И незаметно сползла в тяжелую, не приносящую никакого отдыха, дрему.

Но там было хорошо. Можно положить голову на колени маме, вдыхать запах ландышевых духов и слушать, слушать. Ты растешь такой красавицей, Алечка. Знаешь, мы с папой ни разу не пожалели, что оставили тебя у себя. Когда я нашла на пороге сверток, я перепугалась жутко. Думала, что двуликие подбросили ребенка. А ты оказалась самой обычной, здоровой девочкой.

"Как же ты ошибалась, мама".

Алька вскинулась, когда загрохотал отпираемый замок. Тело как будто макнули в прорубь, от ужаса забыла, как дышать. Неужели… вот оно? Так рано? Ведь день в разгаре.

Она даже подняться не успела, как дверь лязгнула о стену, и в камеру ввалился тот самый охранник, который и волок ее сюда. По перекошенной роже было видно, что недоволен он происходящим, ой недоволен. Но почему? Что такого она сделала?

— Поднимайся, ты, — рявкнул злобно.

И, не дожидаясь ответной реакции, в два шага пересек разделявшее их пространство, схватил Альку за шиворот и дернул вверх так, что внутри все екнуло.

— Давай, шевелись, шевелись.

И тут же, подлив в голос яда, добавил:

— Светлейший приор Надзора желает тебя видеть. Крагхи бы его побрали с его поучениями…

И в голове Альки наконец начала оформляться хоть какая-то мысль. Наверное, охранник так зол, потому что сейчас ему досталось от упомянутого приора. Но… Приор Эймс ведь умер, так говорили.

Чувствуя себя тряпочкой в крепкой руке, Алька кое-как успевала перебирать ногами, мимо мелькали небеленые стены, потом сообразила, что ее снова притащили к кабинету судьи Роутона. Дверь была красивой, новой, с золоченой табличкой, и контрастировала с серыми затертыми до сального блеска стенами. Тут охранник остановился, метнул на Альку раздраженный взгляд и очень деликатно постучался.