Мариус опять ощущал себя слепым и беспомощным котенком, который пробирается меж горящих углей. Один неверный шаг — и все.

А потом, бредя по саду, увидел Алайну Ритц.

Она была снова одета в старую одежду Робина и собирала граблями опавшие листья, делая это с грацией балерины. Со своего места Мариус видел только ее спину, и то, что куртка и штаны Робина безнадежно ей велики. Ему вдруг захотелось, чтобы она обернулась, почувствовала его взгляд — и вместе с тем какое-то щемяще-нежное чувство наполнило его, заставляя ускорить шаг. Было в Алайне нечто такое, что притягивало, заставляло желать прикосновений, даже самых невинных, взглядов, ее тихого, чуть хриплого шепота. И Мариус с отстраненной решимостью человека, делающего шаг в пропасть, шел навстречу — и совершенно не хотел сопротивляться этому зову. Да что там, ему было достаточно одного взгляда этих серых глаз, чтобы ощутить крылья за спиной.

Он усмехнулся про себя — мало тебе человеческих женщин? Любая из них готова хоть завтра под венец. Но нет. Тебе подавай двуликую. Ты готов поступиться и без того шатким равновесием этого мира, чтобы сделать ее жизнь такой же, как жизнь обычных людей. Большой оригинал ты, Мариус Эльдор, вот кто. Ну и наплевать.

В конце концов, почему он должен отказывать себе в маленьком счастье?

А в том, что Алайна в состоянии подарить ему это маленькое счастье, Мариус отчего-то не сомневался.

…Она все-таки обернулась. Но не на взгляд, на шелест травы и листьев под ногами. Испуганно вытянулась в струнку, схватилась за грабли так, словно они были ее единственной защитой от страшного приора Надзора.

— Ниат? Простите, я…

Мариус, не замедляя шага, подхватил ее за талию, прижал к себе и закружил. Грабли с глухим стуком упали. После кабинета Магистра, после того, как подвергся проверке, Алайна была как глоток чистого воздуха. Она словно тянула его из смрадной болотной жижи наверх, туда где синее, умытое небо и яркое солнце. Это было странно, непривычно. С Ровеной он и близко ничего подобного не испытывал.

— Что вы делаете? — пискнула двуликая, неловко упираясь локотками в грудь и предпринимая слабую попытку вырваться, — увидят же…

— Ну и что?

Мариус поймал себя на том, что вот сейчас, сию минуту, ему не хочется ее отпускать. Наоборот, хочется прижимать к себе, ощущать под руками тонкое, но сильное тело, зарыться пальцами в шелковистые волосы, уткнуться носом в шею. Если бы он мог дышать Алайной, но точно не мог бы надышаться.

И вдруг его накрыло волной страха. Какой же он идиот. Поди, Алайна его ненавидит — за то, что причинил боль, ослепший в собственной ненависти, за то, что хотел отрубить руки. Ну, а то, что покорно терпит все его прикосновения — так рабыня же, куда денешься.

Он отстранился, тревожно вглядываясь в раскрасневшееся лицо девушки, ловя ее взгляд. Алайна Ритц смотрела смущенно, сердито, но — не зло. Хотя бы без ненависти. И это обнадеживало, что когда-нибудь… когда-нибудь ей будет с ним хорошо. По-настоящему.

…Если оба они доживут.

— Что вы творите, — едва слышно сказала она, — что Марго подумает, Эжени?

Мариус фыркнул.

— Твоя Эжени могла бы что-либо думать по этому поводу, если бы не таскалась каждый вечер к Эндрю. А Марго плохо видит. Будет думать, что я тут обнимаюсь с мальчиками.

Щеки Алайны из розовых сделались пунцовыми, и она опустила взгляд в траву. Как будто туча набежала на солнце.

— Нет. Смотри на меня, — Мариус поднял ее лицо за подбородок, продолжая прижимать к себе, — я тебе противен?

— Нет, что вы.

— Тогда просто смотри на меня, — это он прошептал уже ей в губы, — я хочу, чтобы ты меня не отпускала. Хочу тобой дышать, понимаешь?

Алайна растерянно замотала головой.

— Но вы… это же… почему, ниат?

— Мариус.

У нее были пушистые черные ресницы, похожие на крылья птиц, и когда Алайна смущалась, это выглядело так завораживающе, что Мариус был готов наблюдать за ее лицом целыми днями напролет.

— М-мариус, — дрожащим голосом повторила она, — я… вы все это серьезно?

— А что, похоже на шутку?

— Но я…

— Брось.

— Но я не могу, вот так, вдруг, ответить вам взаимностью, — твердо сказала Алайна.

— Но я могу на нее рассчитывать? — в тон ей спросил Мариус, хотя внутри все дрожало. Пастырь. Да он в кабинете Магистра так не трясся, как перед этой двуликой девчонкой.

Алайна снова опустила глаза. Теперь даже кончики ушей покраснели.

— Да, можете.

Внутри пыхнул, расцветая, огненный цветок. Не обжигая, нет. Согревая, заставляя мир вокруг выглядеть светлее, ярче.

— Пойдем со мной, — хрипло сказал Мариус и потащил свою птичку в старую беседку.

Она даже не спросила — куда. Просто пошла с ним.

Беседку строил отец Мариуса. Нанял двух каменщиков и архитектора, в результате между грушей и старой, кривой сливой появилось воздушное строение, облицованное мрамором. Мариус хорошо помнил, как бегал смотреть на стройку и как уронил на ногу кусок мрамора, отбил ноготь, и потом два месяца ходил с черным синяком на пальце. Потом беседка пустовала, потому что семьи Эльдор не стало, а единственный оставшийся в живых мальчик уехал в столицу, в резиденцию Надзора, чтобы стать одним из Стражей. А когда Мариус вернулся домой, все как-то завертелось, не до беседки было. Но скамья оказалась целой, а мраморное кружево пропускало солнечный свет. В общем, вполне приличное место для разговора с глазу на глаз.