– Он будет спать на нашей половине.

– Пожалуйста, – старший притворно – равнодушно пожал плечами, но лицо его исказила злая гримаса, которую он не смог скрыть.

Ночь – опасное время, ночь – тревожное время. Ночь – время выплёскивания злобной, неукротимой энергии, не имеющей иного выхода, энергии живого человека, загнанного в тесные бараки, в узкие рамки беспросветной жизни, в каждодневное, каждолетнее повторение всё одного и того же действа.

Ночь – время выяснения отношений, время борьбы за власть в отдельно взятом «барачном государстве». Ты убьёшь меня, если я не убью тебя раньше.

После ужина наступало свободное время, и Борис писал письма Але. Он отправлял по два – три письма в месяц, особенно, когда сильно скучал. Описывая своё житьё, старался не заострять внимания на негативном, зная, что Аля будет переживать и расстраиваться. В письмах всегда спрашивал про дочку, которая, по его представлению должна была уже ходить в школу.

Иногда, письма возвращались с пометкой «Адресат не проживает», но чаще пропадали безвозвратно. Лазарь Моисеевич подсказал Борису, что надо написать в паспортный стол и в отдел прописки. Борис написал, но ответа не получил, видимо, людям там было не до писем из мест заключения. Однако Борис постоянно уходил вечером в каптёрку, где никто не мешал ему, даже начальство разрешало, и писал, как будто разговаривал с Алей.

Мягкая улыбка играла на его лице, образ жены будил воспоминания, он представлял её тело, такое упругое и желанное, ощущал её ласки, слышал нежные слова, тревожное томление охватывало его, и тянущее, сладостное напряжение внизу живота рождалось помимо воли.

Ночь уже давно накрыла своим крылом серые бараки за колючей проволокой, сторожевые вышки по углам лагеря, бревенчатые здания администрации. После отбоя движение прекращалось, все обитатели лагеря должны были отдыхать.

Неожиданно дверь распахнулась, и вместе с клубами морозного воздуха в помещение ворвался запыхавшийся Лазарь Моисеевич:

– Боря, Луку убивают. Уголовные.

Борис вскочил, сразу забыв и о письме, и об Але. Он хорошо знал, что может происходить в бараке в это время.

– Беги к дежурному, – бросил он на ходу Лазарю, застёгивая ватник, я – в барак.

Дверь не поддавалась, по-видимому, была припёрта изнутри. Борис надавил раз-другой, потом разбежался и ударил ногой. Дверь отлетела, он ворвался внутрь и остановился. Перед ним, там, где была кровать Луки, копошилась куча людей. Борис сразу оценил обстановку: скорей всего напали, когда Лука уже заснул, воспользовавшись тем, что Бориса нет в бараке. Могли сразу же воткнуть заточку, чтобы отключить сознание. Если сейчас ввязаться, со всеми не справиться. И тогда он сделал единственное, что можно было предпринять в этой ситуации, чтобы выиграть время. Сдержанный гул голосов перекрыл его могучий, командный окрик:

– Прекратить!

И чтобы было более доходчиво, он подобрался, словно пружина и, выдернув из кучи одного, коротким сильным ударом свернул ему челюсть. Тот рухнул на пол. Боковым зрением заметил Кривого, который, как обычно, в нападении не участвовал, а стоял на стрёме. Но сейчас, видя, что Борис один, бросился к нему, в руке его что-то сверкнуло. Всего два шага отделяло их, Кривой взмахнул заточкой, но Борис неожиданно присел. Секунды замешательства бандита Борису хватило. Он рванул на себя руку Кривого и резко ударил, переламывая её. Кривой дико заорал от боли, заточка выпала. Борис подхватил обмякшее тело и ударил его спиной о деревянный угол нар. Потом швырнул, как мешок на пол к ногам уже поднявшимся от Луки уголовникам.

На миг наступила тишина, прервавшаяся топотом сапог. В барак ворвались охранники.

– Ну, как он?

Борис остановил лагерного врача.

– Пока плохо, он без сознания.

– А что там?

– Четырнадцать проникающих ранений. Другой бы на его месте давно в ящик сыграл.

– Он выживет, выживет…

Борис схватил за рукав врача.

– Дай Бог, надо бы его в хорошую больницу отправить, у нас нет условий, ты же знаешь.

– Я прошу вас, сделайте, что можно.

После недельного пребывания в карцере, где Борис объявил голодовку, его покачивало. Лагерное начальство хотело замять инцидент, но это не удалось. Слух о драке с поножовщиной просочился и на волю. В лагерь зачастили комиссии, уголовников перевели в другой лагерь. Прошёл слух, что многим из них добавили сроки.

Луку отправили в областную больницу, дело его затребовали для повторного расследования. В барак поселили новеньких, среди них тоже были уголовники. Старшим по бараку назначили Бориса.

Лазарь Моисеевич как-то завёл с ним разговор:

– А что, Боря, можно убедить уголовных, что нам лучше держаться вместе и не враждовать друг с другом? Так мы смогли бы дружнее решать все наши вопросы и помочь тем, кто послабее.

Борис долго обдумывал это предложение и решил тайно назначить общее собрание барака.

– То, что мы враждуем между собой, на руку нашим надзирателям, они специально селят вместе уголовных и политических, чтобы не смогли объединиться. Я знаю, что среди нас есть стукачи, и сегодня же об этом нашем собрании будет известно начальству. Подумайте сами: по какой бы статье мы не мотали срок, уживаться необходимо, коли свела нас здесь судьба, и, если мы хотим выйти отсюда живыми. Это в наших интересах. Мы всегда сможем договориться, коли будем соблюдать правило: хочешь жить сам, давай жить и другому. И даже если меня завтра уберут, знайте, что можно договариваться без мордобоя и унижений, по-доброму.