– Джон! – воскликнула Василиса, – что же ты один?

– Отстань, – одернула ее Марья Моревна, – видишь, на человеке лица нет. Усади сначала хоть на лавку, раз в доме не прибрано, да полотенце подай, утереться надо.

Джон, понурив курчавую голову, скрипнул калиткой и подошел к Бате.

– Плохо? – спросил Батя

Джон облизал пухлые губы, сел рядом и хлопнул себя по колену:

– Не то слово!

Батя перевел взгляд на Марью Моревну. Та покачала головой и в свою очередь посмотрела на Василису. Василиса пожала плечами и кивнула на старичка Прохора.

– Оно и сразу понятно, без перемигиваний и переглядываний, – проскрипел Прохор, – Спасать интернационал надо. Вот только, думаю, смородиновый, или грушевый принесть?

Прохор замолчал и замер, прислушиваясь к скрежету, доносящемуся из дома.

– Ладно, пока там тащат, я мигом, – он повернулся и захромал к амбару.

Василиса сбегала в дом, принесла полотенце, дала Джону утереться. Присела на крыльцо – вся внимание.

– И что, совсем плохо? – спросил Батя, разглядывая лезвие топора.

Джон посмотрел в сторону ковыляющего старичка Прохора, начал рассказывать.

– Мы как приехали, нас сразу на скамейку у стены, мол, представители. Я – от Африки, Иван – местный, Петька – петухом сидел, грудь колесом. Марсианин один был, Колобок – тоже из наших-от непознанных явлений. Яга в дверь нос сунула. Сначала-то ее не пустили, сказали, репутация не подходит, а потом председатель очки протер, и пустил. Для кворума.

А председателем был Вий. С прошлого раза, вроде как раздобрел. Или это воздух в столице такой – все как в мареве расплывается. Вокруг него, и даже за ним – президиум, совет. Но из-за марева их даже не сосчитать было, помню только, что щеки красные, лощеные, и лбы гладкие.

Ну вот. Рядом с председателем резной ларчик. С инвентарным номером на цепочке. А перед ним – на специальном столике, тот самый черный ящик, из-за которого все и собрались. Рядом лаборант в белом халате.

Джон перевел дух, глотнул воздуха. Открыл рот, чтобы продолжать, но не успел.

– Плохо, – вдруг сказал Батя

– Что плохо, – заволновалась Марья Моревна

– А то плохо, что Прохора долго нет!

– Тут я! – из-за угла появился Прохор – в каждой руке по бутыли.

– Я все думаю, что лучше для поправки пошатнувшегося тонуса. Решил обе прихватить. Из Столицы человек вернулся, не с болота какого-нибудь.

На крыльце появилась подавальщица, опустила опасливо круглые объективы на ступеньки. Василиса бойко подскочила, приняла от нее поднос с тремя стопками и огурчиками солеными, принесла к скамье под яблоню.

Подавальщица мигнула и плавно покатилась назад, но тут из двери с грохотом вывалился сундук, толкаемый толпой огородников. Последних из них, гневно попискивая и переходя на ультразвук, пинали суставчатыми лапками домашние подметальщики.

Сундук по инерции пролетел почти до самой яблони. Подавальщица упала на него, как некогда Елена на Быка.

– Вот, – старик Прохор оторвался от наполнения стопок, – полный АРХИВ 2 . К досмотру и пересмотру готов!

– Чай, маменька, я попозже сказала принести, – сказала Василиса.

Марья Моревнасогласно кивнула.

– И то правильно. Не до чаю пока.

Подавальщица слезла с сундука, одернула кевраловую юбку в оборках и цветочных принтах, покатилась обратно к дому.

– Хорошо! – прогудел Батя, поставил пустую стопку на поднос. – Что дальше?

– А дальше вот что, – старик Прохор бодро засеменил к сундуку, откинул, поднатужившись крышку, и погрузился в него с головой.

Джон закусил огурчиком и продолжил:

– Первый вопрос председатель поставил такой: открывать – не открывать. Нас не спрашивали, президиум тоже молчал единогласно, а вот совет что-то заволновался. Но председатель – Вий, отпер резной ларчик сбоку от себя, выскочили из него три молодца с дубинками, пробежались по рядам, настучали, настрочили, подмахнули – все и подписались под тем, чтобы открыть.

– Ну! – испуганно произнесла Василиса

– Вот не было печали, – горько вздохнула Марья Моревна

– Да ну вас, и не такое бывало, – прокашлял из сундука старик Прохор.

Один Батя промолчал, достал с груди медальон, открыл, посмотрел на портрет предка по отцовской линии. Насупил брови.

– Я, – продолжил Джон, когда ящик открыли, и крышка запрокинулась, буквы на ней увидел. Не все, в соленой воде многие разъелись. Первые «ПАН», последние «РЫ» 3 .В ящике какая-то слизь черная. Забулькала, вылезла жирная шея со змеиной головой. Раскрыла пасть и клокочет: «Протокол, протокол…». Все громче и громче. Искали тумблер на ящике – думали, что старинная заводная игрушка попалась, не нашли. Секретарь комиссии не сдержалась, ножницами голову и отхватила. А на ее месте две новые выросли. Вертятся, шипят, клокочут. Одна все про протокол, вторая про законы. И пошло-поехало. Секретарь головы отстригает, а они удваиваются. И слова все новые и новые, все злее и злее. Скоро уже и слов не различить стало, то «реформа» вдруг послышится, то «налоги». Лаборант и из Совета – кто посмелее, сачки какие-то нашли, хотели головы обратно в ящик запихать, да они как посмотрят, сверкнут чем-то, так все и каменели. Президиум вообще с самого начала не шевелился. Самое необычное – с каждой новой головой из ящика листок бумаги вылетал. Покружится, покружится, и на стол к Вию. Вий за черными очками спасался, сидел, печатью поигрывал. Крепкий мужик, не зря с народом иногда, вот как с нами тогда, когда Ивану тридцать три года справляли, братается. Я заметил, он вроде как на ларец с добрыми молодцами поглядывал, да не открывал чего-то. Петька к нему подбежал, про витязей морских на ухо шепнул, так Вий только поморщился.