— Товарищ капитан, разрешите обратиться?

— Обращайся, сержант.

— Вы сказали, что новости хорошие? А они какие-то — того!

— А я что, говорил, что они для Быстрова хорошие? Нет? Вот и я о том же! — и вдруг подозрительно уставился на меня. — Кстати Милославский, а у нас есть график очередных дежурств?

От это вопрос! Конечно, нет! Откуда! И вообще, что это и с чем его едят? Вздохнув, начал каяться, может меньше прилетит?

— Так точно! Есть!

— Вот как! — удивился командир. — И где он?

— У вас!

— Ты охренел сержант? Ты чего это из меня дурака делаешь! У меня с памятью все нормально! Нет у меня графика!

— Как нет? Я могу доказать!

— Ну, давай! — и, ткнув меня пальцем в грудь, предупредил: — Учти, если что, неделю сортиры мыть будешь!

— Есть, если что, неделю мыть сортиры! Разрешите начать!

— Валяй!

— Командир, мы уже год служим и за это время, я в очередном наряде, только в первой учебке был! А в остальное время всегда вне очереди! У нас еще ни дня не было, чтоб кто-то наряд не схлопотал! Балагур то, за всегда умудрится! Так что график есть и он у вас, товарищ капитан!

— Ох ты ж! Ты, что хочешь сказать, что я самодур?

— Никак нет! Хочу сказать, что график у вас! — и весело ухмыльнувшись, добавил: — Я тут как-то посчитал! Балагур несомненный лидер, в месяц: от пятнадцати до двадцати нарядов его! Надо бы на доску почета повещать! Стахановец!

— Ладно! Отмазался! Но график составь! За все месяцы! Документы должны быть в порядке! А то мало ли! Вдруг вы косячить перестанете? — и с сомнением посмотрев на Балагура, вздохнул: — Что вряд ли! Но все же пусть будет!

Потом повернувшись к Листику с грустной улыбкой сказал:

— Ты извини, Антошка, что я про тебя девочке рассказал! Но она совсем расклеилась и я побоялся… Ну, ты понимаешь! А теперь она думает, что тебе хуже, чем ей, и тебе нужна ее помощь! Девчонка ведь совсем, — садится на кровать и, опустив голову, едва слышно говорит: — Ей едва шестнадцать исполнилось, месяц назад! — И подняв взгляд, уперся им в глаза Листику. — Пиши, Антошка, туману напусти: мы ж жутко секретные! — грустно улыбается. — Спасать девочку надо! Напишешь?

— Спасибо, командир! Я же взрослый, — грустно улыбается, — понимаю, что вы нас разводите. Но все равно спасибо! Это мой шанс, искупить свою вину! За Надюшку.

— Ты это брось! Нет в том твоей вины, сколько мужиков по вахтам работает… И что? Пойми! Нельзя возле юбки просидеть всю жизнь, — и резко выбросил вперед руку, прерывая пытавшегося что-то сказать Антона. — Знаю, что скажешь: просила не уезжать, так, не только она одна. Или, может, предчувствовала? А чего дома не сидела? Ты глазами не сверкай! Таким макаром, можно кого угодно обвинить… А виноваты ублюдки, напавшие на твою девушку и только они! А не ты или она. Так что просто помоги девочке… — обводит нас всех взглядом. — Парни, плохая она совсем, закрылась в себе и как будто того… — капитан многозначительно постучал себя по виску. — Вот только как про Листика разговор зашел, что-то промелькнуло… такое… не знаю… Вот я и решил рискнуть, и, похоже, не зря. Так что не для себя, для нее — постарайся. Понял?

— Да, командир, только писатель из меня… — Антошка грустно вздохнул. — Я и домой то: жив, здоров, кормят нормально! А тут надо… Сам же говорил, туману, про секретность. Вымарают же.

— Кто?

— Ой, да ладно, командир, не поверю, что наши письма не читают!

— Кхм… А это мысль! Ты напиши, вон Милославский тебе поможет. Зря, что ли в институтах учился? А мы там с Васильевым вымараем, для антуражу. Создадим завесу тайны! Только надо, чтоб она поверила, что здесь опасно, и начала за вас ребятки волноваться. Тогда и на глупости времени не останется. Согласен: жестоко! Но по-другому никак! Мать девочки вообще в ужасе — дочь свою не узнает! Главное растормошить — пиши, а Васильев завтра вечером передаст. Ну, а потом по почте!

Поставил задачу и свалил, а я расхлебывай. Вот ведь… Как быть? Я ведь тоже в письмах: жив, здоров, в штабе все так же скучно, тайга: сотовый не ловит, интернета нет — все нормально. Как выяснилось: у парней та же беда! Два часа мы всем коллективом творили. Отнесли Рогожину на цензуру, тот почитал, и обозвал нас: бездарными баранами. Сел писать вместе с нами… Еще через полчаса позвали Степаныча… Потом подключился Васильев, пошло веселей, психолог — есть психолог! И ругался он всякими не понятными словами, от чего это было еще веселей. Правда, ругался он только на нас, а Рогожина с Ивановым мягко укорил. Вроде как:

— Ну, от вас-то я такого не ожидал!

На что командир жутко обиделся:

— Умный, да? Слова разные, научные знаешь? Вот сам и пиши!

Написал. За пятнадцать минут — написал! И гордо зачитал нам, предварив свое выступление словами:

— Учитесь, бездари!

Выслушали. А куда деваться? Молодец конечно — хоть на выставку отправляй! Высокий стиль, однако! Но…

— Виктор Петрович, ты теперь всегда за Листика писать будешь? А может, ты хочешь в девочке комплекс неполноценности развить, а? — полным скепсиса голосом поинтересовался Рогожин.