— Кто моя настоящая мать и где она сейчас?

— Вашу мать звали Надежда Иванова, — ответил ротмистр. — Она из мещан, являлась одной из самых сильных одержимых в мире. Была представлена ко двору, имеет государственные награды и привилегии. По принятой ранее как основной версии, Надежда не смогла справиться со своим даром, и почти сразу после вашего рождения покончила жизнь самоубийством, наложив на вас заклинание слепка души.

Демидов сделал паузу, и глядя жестким взглядом — не обратив внимание на откровенно предостерегающий жест графа, продолжил:

— Информация о связи Надежды с князем Петром Алексеевичем стала широко известна в узких кругах совсем недавно — после публикации его завещания. И считаю нужным предупредить — будьте готовы, что о смерти вашей матери циркулирует большой спектр самых разных слухов.

После слов ротмистра тайный советник поджал губы и коротко глянул на оппонента — с выражением, не предвещающим тому ничего хорошего. Демидов на графа Безбородко не посмотрел, но настрой точно почувствовал — я заметил это по его блеснувшему сталью взгляду.

Сам я в это время думал о том, что моя биологическая мать могла ведь и не самостоятельно отойти в мир иной. Из-за невозможности контролировать одержимость, или из-за того, что стала неудобной фигурой для «моего» отца, или для его политических противников. Или противников неполитических… да, дела.

С каждой фразой, с каждой крупицей знаний я словно делал шаг вперед по натянутому над пропастью канату. Впереди густая мгла — неизвестно, получится ли выйти на твердую землю. И развернуться теперь никак — вперед и только вперед.

После всего услышанного мыслей о том, что можно попробовать откосить и забыть, как страшный сон, даже не появилось. Каждый одаренный (или одержимый) — это ценный государственный актив. А уж если я в числе известных в мире лишь одиннадцати уников, то любая моя попытка попросить «дяденьки, а можно мне просто пойти домой» закончится вполне обыденно и печально. Или наоборот, очень даже нетривиально — вполне может быть. Но в том, что закончится плохо — сомнений нет.

Тайный советник и специальный агент между тем внимательно на меня смотрели.

Императорский чиновник сохранял беспристрастный вид, но я — с удивительной ясностью усилившейся эмпатии, чувствовал его недовольство. Причем направленное не на внешний раздражитель, а больше вглубь — тайный советник был раздражен как будто даже самим собой.

Всего несколько секунд размышлений, и я понял почему. В привычной графу Безбородко системе координат жандарм из ФСБ не стоил даже толики его внимания. Где Собственная Его Императорского Величества канцелярия, и где какой-то шпик, тем более всего лишь ротмистр — это же абсолютно разные, несопоставимые уровни.

Готов поспорить, что граф Безбородко прибыл сюда, на территорию — не ради меня. Вчера я видел его в другом, явно парадном мундире, и скорее всего его визит в протекторат случайно совпал с операцией по моему освобождению.

Тайный советник мужик явно непростой — на этой должности ответственность серьезная и ум немалый нужен, это не министр культуры и спорта. Но сейчас он явно совершил просчет. И видя, что я не завилял хвостом только от одного упоминания перспектив герба и императорской гимназии, явно не знает, что делать. Ну не уговаривать же меня на глазах у оскорбительного молодого жандарма из ФСБ?

Показательная молодость ротмистра, кстати, также сыграла злую шутку — передо мной сейчас сидел один из влиятельнейших людей в Конфедерации, а специальный агент прямо при нем спокойно гнул свою линию, еще и показательно делая акцент на обособленности императорских и федеральных ведомств.

Натянутый над пропастью канат привел меня на развилку, покрытую очень и очень тонким льдом — по которому мне сейчас предстояло пройти.

Иногда обыденный с виду диалог бывает сложнее смертельной схватки.

Вдох, выдох. Ладно, погнали.

— Господа. Мне всего четырнадцать лет, и кроме Восточного района Высокого Града и нескольких гетто жизни я больше не видел. Все это время, насколько понимаю, меня вели специалисты федеральной службы безопасности, обеспечивая мое обучение, — посмотрел я на Демидова, и тот спокойно кивнул. — Так получилось, что я вырос в определенной среде, в которой аристократия представляется чем-то мифическим и недостижимым, как чудеса из детских сказок, — посмотрел я в свою очередь на тайного советника.