Надев браслет, перевел его на ручное управление — терминала то нет. Настраивать пришлось еще и куртку, чтобы рукав расходился при активации браслета, открывая путь выдвигающему жалу. Сделал несколько пробных движений, изгибая кисть подобно человеку-пауку. Все работает убийственно четко, заряд почти полный. Напоследок взял из выемки на стенде еще один магазин для Глока — больше не было, и обернулся к сержанту.

— Сколько?

— Двести пятьдесят за все.

Недорого — моментально прикинул я, вспоминая цены, в которых Олег ориентировался очень хорошо даже без калькулятора валют личного терминала. Даже не то, что недорого — дешево совсем.

— Почему такая щедрость?

— Догадайся с одного раза, — ровным голосом произнес сержант.

Догадался, и действительно с первого раза: даже самый большой город, когда речь идет о любой определенной деятельности, оказывается удивительно маленьким, причем все в нем друг друга знают. Это аксиома.

Войцех Ковальский постоянно брал левые подработки, так что наверняка пересекался с рейнджерами. Колхозники и градская стража друг друга недолюбливали, но перед лицом безнаказанной элиты — такой как наследник Юсуповых, уничтоживший патруль, неприязнь эта казалось мелкой.

— Понял, — просто кивнул я, доставая из потайного кармана на поясе золотую монету номиналом в двадцать пять рублей.

— Двадцать пять рублей, Катерина золото, минус двести пятьдесят кредитов, — произнес рейнджер.

Вообще эту популярную в расчетах монету называли по-разному, самое приличное — «Катька золотарь». Но в присутствии любых конфедератов подобные неуважительные к русской императрице слова могли стать серьезной ошибкой. В иных случаях даже ошибкой фатальной.

Говорил сержант кстати сейчас не для меня — для себя: после этих слов он расфокусировал взгляд, всматриваясь в одному ему видимую дополненную реальность, и быстро отсчитал сдачу. Бумажными деньгами — английские фунты, пара франков и даже один засаленный доллар.

Машина между тем уже выехала на нужную площадь, и прямо по грязной раскатанной поляне, бывшей некогда ухоженным газоном, подъехала к торцу погруженного во тьму здания. Свет не горел ни в одном из окон, а у крыльца стояли две бочки, в которых чадил живой огонь. Народ вокруг сразу рассосался — рейнджеров не любили гораздо сильнее чем городских патрульных и старались держаться от них подальше.

Кивнув сержанту, я взялся за дверную ручку.

— Олег, — обратился ко мне патрульный.

Не открывая дверь я обернулся, вопросительно глянув.

— Степана в городе нет, если ты за ним.

— Информация есть? — тут же поинтересовался я, прикидывая оставшуюся наличность.

Знания — одна из твердых валют в этом мире, где твой легальный информационный интерес контролируется почти полностью, и представляют ходовой товар с соответствующей стоимостью.

— Из протектората он улетел, в Москву, Цюрих или Барселону. На каком рейсе не знаю, но приехал в аэропорт в этом промежутке, других вылетов тогда не было.

— Сколько?

— Нисколько.

— Понял, спасибо, — кивнул я и нагнулся, рассматривая нужное мне здание в небольшое окно-бойницу двери. Я хорошо знал, как перемещаться здесь, чтобы не попадать под взор систем наблюдения. Но нужно было еще обойти вон тот угол…

— Эта камера не работает, — показал на торец здания сержант. — Если за угол пойдешь, на рынок, уже нужна обманка.

— Нет, я только к Халиду.

Сержант кивнул и бросил мне арафатку пустынной расцветки. Поблагодарив кивком, я намотал ткань на манер шарфа и выпрыгнул из машины. Едва сделал первый шаг, как вздрогнул от волнения.

В первый раз я испытал подобное чувство — очень и очень тонкого льда под ногами, в разговоре с Демидовым и Безбородко. Второй — во время беседы с княгиней, когда мы оговаривали условия нашего совместного существования.

Сейчас я снова в ситуации, когда любая, даже малейшая ошибка может иметь катастрофические последствия. Причем вокруг теперь не цивилизованный, а совсем другой, дикий мир, где — в отличие от предыдущих случаев, слова уже ничего не значат. Здесь они часто бывают даже лишними — русский, английский, польский, французский — местные обитатели не факт, что хорошо знают хоть один из языков. В первую очередь здесь котируются действия.

Площадка перед лавкой была пустынна — при появлении массивного внедорожника на рубчатых колесах местная «дворовая знать» рассосалась по периметру освещенного огнем круга. Но я чувствовал на себе многочисленные взгляды из кустов и щербатых провалов окон первых этажей. Наверняка у курируемой Халидом лавки была очередь, но соблюдать нормы вежливости я не стал — по статусу не положено. Патрульная машина в качестве такси уже подразумевает важность визита, и игнор интересов всякой швали.

Поднявшись на крыльцо, громко постучался в оббитую жестяными листами дверь — со следами ударов и даже пулевыми отверстиями. Почти сразу с резким стуком распахнулось смотровое окно.