Возражений не было.

– Кто за то, чтобы оценить работу комсомольского бюро на "отлично"?

Поднялось несколько рук в первых рядах.

– Кто за то, чтобы оценить работу бюро на "хорошо"?

Рук взметнулось чуть больше, однако не настолько, чтобы принять нужное решение.

– На "удовлетворительно"?

За последнее предложение высказались почти все. Кроме меня, потому что мне было все равно.

– Итак, большинством голосов работа комсомольского бюро признана удовлетворительной, - резюмировала секретарь бюро.
– Переходим ко второму вопросу повестки дня. Выборы нового бюро. Чтобы в процессе обсуждения кандидатур не возникло недоразумений, я снимаю с обсуждения свою кандидатуру. Я не могу больше исполнять обязанности секретаря бюро, по семейным обстоятельствам. Решение согласовано с партбюро и лично с товарищем Кузькиным. Второе. На недавней общеуниверситетской комсомольской конференции обсуждался вопрос о существенном сокращении количественного состава комсомольского бюро на всех факультетах до восьми - десяти человек в целях сделать этот орган более работоспособным. Физики, математики, а также наши соседи биологи уже перешли к этой системе, и комсомольская работа на этих факультетах ведется более активно. Предлагаю сократить состав комсомольского бюро филологического факультета с шестнадцати человек до восьми, то есть ровно в два раза. Кто хочет высказаться? Никто.

Тогда голосуем...

3.

Прошло еще полтора утомительных, но интересных часа. Комсомольское собрание было объявлено закрытым, и осоловевшие от длительного и бессмысленного сидения в душном помещении студенты двумя потоками шумно вываливались из "десятки".

Двустворчатые двери, как это повелось еще со времен Ильфа и Петрова, были отворены только на одну половину, создавая кучу неудобств выходящим.

Задние, обуреваемые неистовым желанием вырваться из четырехчасового заключения, усиленно напирали на передних, а те, в свою очередь, усиленно работали локтями, отталкивая друг друга. В результате чего у узкого прямоугольника двери возникла давка.

Я сумел выбраться одним из первых, и теперь стоял в коридоре, ожидая, когда на горизонте появится вечно мрачный силуэт Ленки Зверевой. Она и Ленка Хрусталева остались единственными представительницами 25-й группы, которые не поддались искушению уйти с комсомольского собрания раньше и не остались бессмысленно убивать драгоценное время. Танька Кедрина и Светка Шепилова ушли примерно через полчаса после Леночки Корниловой. Танька тоже предложила мне смотаться, пока "совсем мозги не окочурились", однако я отверг это вполне здравое предложение, сославшись на то, что дома все равно делать нечего, по телевизору до программы "Время" нет ничего толкового, а до "Взгляда", думаю, нас здесь все равно держать не будут.

Танька, видимо, снова на меня обиделась, потому что нахмурилась и ушла, ничего не сказав. Ну ничего, завтра помиримся...

Из дверей "десятки" вышла красная, как вареный рак, Блатной Берет.

– Здорово тебе досталось, - сочувственно произнес я.

– И не говори, - вздохнула она.

– А что ты так слабо защищалась?

– Тебе легко говорить. Стал бы на мое место, я бы посмотрела, как ты бы изворачивался...

– Думаешь, не извернулся бы?

– Не думаю, - уверенно сказала Блатной Берет.

– Ничего ты, Леночка, не знаешь, - сказал я.
– Я бы выкрутился. Спроси у моих однокурсниц.

– Обязательно...

– Вот потом и побеседуем, - сказал я.
– Ладно, скажу тебе вот что. Если бы я был на твоем месте, я бы навешал лапши на уши и вышел в ферзи.

– Думаешь, я не вешаю?
– вздохнула Лена.
– Я только этим и занимаюсь, пока состою в бюро. От нас требуется не работа, а создание видимости работы. Главное - бумажку правильно написать, которую подошьют к делу.

– К уголовному?

– Опять хохмишь... Кстати, можешь меня поздравить - я уже не член бюро, теперь займусь личной жизнью.

– А я вот и думаю, почему ты руками и ногами отпихивалась, чтобы снова не избрали.

– А что мне еще оставалось делать? Думаешь, приятно оправдываться, когда с тебя требуют работу, а работы не дают, кроме написания разных бумажек?

Нет, больше я в общественной жизни не участвую... Хватит надевать себе на шею этот хомут...

– А почему раньше надела?

– Дурой была, - со вздохом призналась Блатной Берет.

– А почему была?
– язвительно спросил я.

– Да ну тебя, - нахмурилась Блатной Берет.
– Вечно ты со своими шуточками.

– Да я ж любя...

– Я знаю, что ты меня любишь, - ответила Блатной Берет, улыбаясь.
– Еще с колхоза. Только почему-то никак не признаешься в своей любви.

– Так все равно ты взаимностью не ответишь. И я буду страдать в одиночестве...

– А вдруг отвечу? Что ты тогда делать будешь? Не испугаешься?

– Кого? Тебя, что ли?
– усмехнулся я.
– Неужели ты такая страшная?

– Не страшнее Катьки Осицкой, - ответила Лена.

– А при чем здесь Катька?
– не понял я. Катька Осицкая училась на одном курсе с Леной Блатной Берет и была из тех, о ком говорят: ей палец в рот не клади, всю руку откусит. Она взяла за правило постоянно меня подкалывать. Уж не знаю, почему. Может быть, я был ей чем-то симпатичен, потому что тоже не оставался в долгу.

– Вот у нее и спроси, - посоветовала мне Блатной Берет.