«ЧУ! ХА!»

Антоне проснулся в холодном поту. В комнате никого не было. Он ещё вечером отправил служек в общий дом, выделенный для простых адептов ордена. Он и лева Редо были одни в доме. Редо прибыл во главе отряда сенельцев, примкнувших к конникам в городе. Хоть он и принадлежал к иерархии, но саном был немного ниже, чем лева Антоне. Старик был не против, чтобы этот дородный угрюмый человек поселился с ним в одном доме. Ему было страшно, и он хотел, чтобы рядом был кто-нибудь из своих, не подозревающих о предательстве.

Звук, который его разбудил, донёсся из комнаты Редо. Старик спросонья не мог вспомнить, где он его слышал. Возможно потому, что воспоминания страшными да неприятными были.

«Чу! Ха…»

Святоша вздрогнул. Остатки сна мгновенно улетучились. Осторожно, на цыпочках он вышел в гостевую и, уже зная, что увидит, подошёл к распахнутой настежь двери, ведущей в комнату лева Редо.

Стешкин слуга довольно похрюкивал, то и дело ныряя мордой в огромную рану на брюхе святоши. Лева Антоне уже один раз видел, как поедают своих жертв твари Темнолесья. Зверь выедал внутренности, и только потом принимался за мясо с рук и ног. Тело толстяка дёргалось каждый раз, когда слуга выдирал из него очередную порцию кишок.

Взгляд красных глаз буквально ожёг старика. Он уже собрался броситься из комнаты, но зверь приветственно хрюкнул, узнав предателя, и вернулся к своей трапезе. На подгибающихся ногах старик вышел вон из комнаты, добрался до своей постели и рухнул на неё навзничь, рыдая от стыда и страха.

— Ты и меня убьёшь?

Агнешку не обманывала ни рука Стешки, что волосы её спутанные гладила, ни взгляд богини, такой ласковый, добрый. Она знала, кто лишил жизни Миленку. Зря деревенских не слушала. На свою и чужую беду в деревню лихо привела.

— Не выходи из дому до рассвета, Агнешка! Не могу я тебе сестрицу твою вернуть, но и жизни твоей мне не надобно. Поняла?

Агнешка только кивнула молча. По щекам слёзы текут, но не убегает, не прячется. Стоит и смотрит в глаза жестокой богини. Всё равно сиротке. Умрёт — не умрёт… Какая разница? Ведь в целом мире нет никого, кому она нужна. Всё, что ей дорого было — Темнолесье утащило…

Глядит в спину уходящей богини, а глаза как щёлки. Ярость в них совсем не детская разгорается.

Безумцам тоже сны снятся. Есть в них и реки кипятка, где можно заживо свариться, есть звери и птицы невиданные, есть смерть и есть слёзы. Радану снилась Дея. Он и не знал — сон это или явь. У разум потерявших они в клубок сплетены — не распутать. Дея часто стеснялась при свете миловаться. Ставни на окнах закрывала, суетливо свечи зажигала, а уж потом в объятия Радана шла, да раздеть себя позволяла. Знал он о её привычке, и мирился с ней, хоть и мечтал в лучах солнечных на свою любку вдоволь наглядеться. В глазах Радана она была самой красивой, хоть и знался он до неё со многими девицами в городах, куда служба его заносила.

То ли во сне, то ли в бреду, но явилась к нему Дея среди бела дня. Он лежал на шкуре, постеленной на лесную подстилку. Не вставал, знал, что не нужно шевелиться. На этот раз милая сама всё сделает. Споро сбросила Дея исподнее, покрутилась на цыпочках, белоснежное тело своё оглядеть давая. Радан улыбается, руку к ней тянет, прикоснуться хочет. Дея, раньше такая спокойная и покорная, сейчас вокруг кошкой дикой вьётся, да дразнит. То присядет в шаге, да так, что все прелести женские видны, то над головой жениха ноги расставит, словно приглашая нежно кожи коснуться, а протянешь руку, отпрыгнет в сторону. Эти игры в парне желание да жар в чреслах будят. Не привык он к такому. Словно изменилась в единый миг Дея, Словно другой стала после того… После чего? Радан лоб морщит, но никак вспомнить не может. А Дея всё смелее становится, всё чаще пальцы жениха её кожи касаются. Наконец спиной к нему верхом села, да так, что бёдра Радану грудь обхватили. Пока она жениху штаны расстёгивала да подштанники стягивала, Радан ей пальцами лоно ласкал, и рычал от вожделения. Вперёд сдвинулась Дея, сама на плоть мужскую села, в себя её приняла. Радан спину милой гладил, кончиками пальцев рыжие локоны перебирал. Изменилась Дея, другой стала, но еще больше парню нравилась. Забывал он про ту, прежнюю. А Дея сама вверх вниз скользила, крепко в бёдра жениха вцепившись. Мужской и женский голоса в единый стон сливались, который к вершинам деревьев возносился.

Для ритуала кровь нужна. Много крови. Правда, только во время первого соития. Вот и усыпляла Стешка своих любовников, чтоб ворожить не мешали. Только дважды в сознании оставались полюбовники. В первый раз Егерь колдовским даром свою же боль усыпил. А во второй даже боль снимать не пришлось. Чего её снимать, коль юродивый её, боль эту, не чувствует вовсе? Все бёдра своей новой игрушки Стешка острыми когтями располосовала, а он всё стонет от её ласк. Кровь щедро пол в сарае оросила, а богиня, словно зверь лютый, уже мышцы и сухожилия рвёт, до кости не доставая. После первого соития Радан всё своё прошлое навсегда забудет. В раба обратится. Тогда заклятья его раны за минуту заживят. А сейчас другие слова Стешка шепчет. От слов этих кровь на земляном полу вспенивается, в колдовские узоры складывается. Любовники на этом полу, словно на диковинном блюде с орнаментом. Тёмные силы нового насильника и убийцу готовят.

Улыбается Стешка. Знает, что намертво в Радана образ Деи вбила. Можно будет ему любых баб притаскивать. Хоть молодых, хоть старух. Он всех их за свою невесту примет. Ни думать не будет, ни ярмо скинуть не сможет. Разума-то лишён. Без всякого колдовства лишён. Давно богине такая удача в руки не шла. Конечно, надо подальше от опустошённой деревушки уйти. Здесь уже ловить нечего. Надо в более обжитые места подаваться. Где можно армию свою преумножать, чтобы в один день прийти в человеческий мир властительницей великой.