В самом пике, семя изливая, рассмешил богиню юродивый. Начал шёпотом заклинание читать. Видать, что-то в нём от прежнего Радана осталось. Запинаясь шептал, сбиваясь. Стешка знала, что он сейчас лес видит, Дею, его оседлавшую, видит. И что заклятие говорит, сам не понимая, что делает. Пустое заклятие. То самое, которое она придумала много-много лет назад, да через верных людей колдуну молодому передала. Тому, что Егерем потом стал. Пустые слова, дарящие надежду, но лишённые магии. Просто звуки. Стешка любила играться с жертвами, как кошка с мышкой. Дарить надежду, мороки наводя. Чтобы мышки суетились, размножались, кушали да спали, не подозревая, что делают то, чего она желает. Последние слова с губ безумца сорвались. В последний раз тело в истоме любовной содрогнулось. Потом линии, что кровью узор сплели на полу, в дым превратились, обратно в раны втягиваясь, излечивая и прежний вид возвращая. С неохотой со своего живого трона Стешка встала, платье красное, в угол небрежно отброшенное, надела. Затем поманила раба своего, и тот, весь скорая от желания угодить владычице, на ноги вскочил и следом засеменил, пузыри изо рта пуская и невидящим взглядом вокруг озираясь.

Агнешка ни минуты в лачужке своей не осталась. Вышла следом за Стешкой. Всю ночь по деревне ходила. Смотрела, словно виденное глазами впитывала, запоминая на всю жизнь. Много чего видела. Видела, как звери на части тело Здзислава рвут. Боян лезвием топора их охаживал, но не мог даже оцарапать шкуру. Те словно и не обращали внимания на удары. Для них важнее было побольше мяса урвать. А кузнец, похоже, совсем разум потерял. Иначе бежал бы куда глаза глядят, а не труп сына защищал бы. Поскальзывался на испражнениях (слуги Стешки гадили часто — место для новой еды в желудках освобождали) и продолжал бить, не понимая, что судьба последние секунды жизни отсчитывает. И только когда звери повернули к нему морды окровавленные, заверещал, словно заяц вспугнутый, топор в тварей бросил, и несколько шагов к калитке сделал. Большего ему не позволили. В один прыжок догнали, повалили и в брюшину зубами впились. Боян сильным человеком оказался. Долгонько умирал. Насмотрелся на потроха свои, что из пуза слуги Стешки таскали.

Ещё видела Агнешка, как конников с их лошадками вперемешку поедали. В первые же минуты «боя» служивые поняли, что воевать с палашами и луками против тварей Темнолесья всё равно, что против медведя с пастушьим рожком идти. А поняв, врассыпную бросились. Кто на коня пытался влезть, кто, в одних подштанниках на шум выскочивший, огородами к реке пытался убежать. Никому уйти не удалось. По всей деревне крики, детский плач, предсмертные хрипы и это странное, птичье «Чу! Ха…» раздавалось.

Сиротку никто не обижал. Звери сверкали на неё глазами красными, и дальше бежали. Еды много, наказ хозяйки в голове крепко сидит.

Под утро затихать звуки стали. На рассвете со стороны дома старосты появилась Стешка. Ступала важно, свысока на бойню ночную поглядывала. Следом Радан семенил. Как увидела его Агнешка, так слезами глаза малышки наполнились. Никого из селян не жалела, а несчастного, в порванной одежде и с взглядом невидящим, пожалела. Невесту его покойную пожалела.

Заметила богиня сиротку. Подошла. Уже привычным жестом на голову ей руку положила, нечесаные патлы погладила, улыбнулась.

— В город иди, Агнешка. Нечего тебе в пустой деревне делать…

Девочка взгляд опустила. Не хотела, чтоб ненависть в глазах владычица Темнолесья прочла. Только носом захлюпала, кивнула молча.

— Вот и хорошо. Ты должна жить.

Сказала, и сразу интерес к сиротке потеряла. Зашагала вниз к реке. Следом Радан поплёлся, а звери из дворов выходили и к хозяйке присоединялись. Когда до речки богиня рыжая и слуги её верные дошли, показалось Агнешке, что у воды стадо деревенское и пастух в красной рубахе стоят, а не твари и богиня кровавая. Показалось, что вернулось вспять время. И что Миленка жива. Но нет… Тишина и скрип распахнутых дверей, запах крови и смерти вмиг наваждение как рукой сняли. Оскалилась малышка. Проклятье вслед богине выкрикнула.

Где-то далеко, уже на том берегу, Стешка улыбнулась, словно довольная кошка, которой в лапы попалась толстая и пфолная сил мышь.

Пустая деревня не пугала Агнешку. Она прямиком к дому старосты зашагала. Надо было запастись припасами в дорогу, денег забрать, которые покойникам уже ни к чему, одежду сменить на новенькую да неношеную. В такой внучки старосты щеголять любили. Ещё теплилась у неё надежда, что кто-то выжил. Боялась она одна через лес идти, хоть и чувствовала, что ничем её не обидят слуги Стешкины. Когда, умывшись и переодевшись, сиротка из дома старосты выбралась, послышался ей всхлип. Из соседнего дома звук этот доносился. Там лева Антоне жил и ещё другой сенелец — толстый да важный. Недолго думала Агнешка. Узелок на землю положила и засеменила в дом

В гостиной всё вверх дном перевёрнуто было. В первой попавшейся комнате на полу лужа крови досыхала, да там и тут обрывки одежды разбросаны были. Пока всё это разглядывала кроха, из соседней комнаты вопль и рычание раздались. Стремглав бросилась Агнешка на звук. Влетела в раскрытые двери и замерла, перепуганная. Лева Антоне к стене жался, а слуга Стешки к прыжку готовился. Секунду так стояла кроха, потом, руки вперёд себя вытянув, бросилась на зверя. Не знала она, чего от стешкиного слуги добиться хочет. Но была уверена, что правильно поступает. Как только пальчики детские шкуры коснулись, судорога по всему телу твари прокатилась. Заревел, словно медведь, повернуться попытался, но не устоял на лапах, упал и забился в агонии. Малышка ручки отдёрнула. Испуганно на то, что натворила, смотрит. А лева Антоне вдруг захохотал. Нехороший это был смех. Смех разум потерявшего. Хохот святоши Агнешку в себя привёл. Огляделась деловито, мыском богатой туфельки зверя потыкала, убеждаясь, что дух испустил, да зашагала к сенельцу. Как только за руку его взяла, сразу замолчал старик. Доверчиво на сиротку посмотрел, словно собачка ручная, что у хозяина прощения просит. Та за руку его потянула.

— Пойдём, дедушка. Путь нам неблизкий предстоит…