Цаплин покачал головой:

– Ай какая жестокость! Семь пуль в одного. Будто одной не хватило б...

Тетка сыщика Кути, приняв иронию за сочувствие, вздохнула:

– Ах, если б одна. Бог дал бы, выжил. Он таким сильным был, таким здоровым. В двух тюрьмах сидел и в двух руками выломал решетки. А какой умница был! Какой даровитый!

– Неужели? А-я-яй!
– закачал головой Цаплин.

– Ни столечки не вру, ваше сиятельство. Кутенька был необычайно талантлив. Он все схватывал на лету. Решительно все. За два месяца выучил двадцать семь немецких слов. Вы представляете? Двадцать семь!

– Да, да. Я понимаю, - поддакивал Цаплин, а сам, глядя на ошалевшую благодетельницу укокошенного Кути, думал: "Дура. Набитая мякинной трухой дура. Мешок бы тебе на голову, да в прорубь вслед за Кутей".

– А как он говорил по-немецки! Как говорил!
– заламывая в горе пальцы, продолжала рассказывать дама.
– Как скажет, бывало, "Брутер-мутер" или "Хынды хох!", так и хотелось воскликнуть: "Кутенька! Да тебе же только в Германии жить, в фюрерах ходить!" В кармане у него записку нашли. Завещание. Как чувствовал, что убьют. Просил, если что, похоронить по-церковному, с попом. А у вас в рекламе сказано, что "одиночек не отпеваем".

– Да, мадам, заявки на одиночек не принимаем, - подтвердил Цаплин.
– Ведем только оптовый отпев, всех сразу. Но ради вас, мадам, ради такого случая...

– Спасибо. Пардон. Битте-дритте вам, - подхватилась, кланяясь, дама.

– Мерси. Не стоит, мадам. Простите, вы не уплатили пошлину.

– Ах, извините. Забыла. В волнении.
– Дама щелкнула замком сумочки. Сколько я вам обязана?

– Недорого, мадам. Таких людей, как ваш Кутя, наша фирма отпевает дешево. Семьсот марок с протянутых ног.

Дама отсчитала деньги. Цаплин сунул их в сейф, поклонился:

– С прискорбием, до свидания. Пухом могила вашему племянничку, мадам.

В это время перед столиком уселся еще один претендент на дешевую могилу длинный, жилистый старик с холеным лицом, чисто выбритым и зашпаклеванным пудрой. На коленях он держал авоську, туго набитую рваными клочьями черного пальто.

– Чего изволите?
– обратился Цаплин.

– Я управляющий барона Брюнтера-Грюнтера, пан Спичка, - начал старик, зашпаклеванный пудрой.
– Точнее, покойного барона.

– Его длина, ширина?
– без лишних расспросов сразу же начал заполнять бланк Цаплин.

– Тонкий, не слишком высокий. Аршина два с половиной, не более. Но, видите ли...

– Все видим, уважаемый, все понимаем. Он у вас убит, повешен, пристукнут или собственной смертью?

– Ни то, ни другое и ни третье.

– Простите, не понимаю.

– Дозвольте - объясню?

– Сделайте одолжение.

– С бароном произошла неслыханная, невероятная трагедия. Он погиб страшной, мучительной смертью.

– И какой же, осмелюсь вас спросить?

– Его, несчастного, заели кошки и собаки.

– Кошки и собаки? Да что вы говорите?! Это неслыханно. Ну, я понимаю - на барона напали волки, на худой конец голодные лисицы, но чтоб кошки...

– Да, но, к сожалению, это так, - вздохнул пан Спичка.
– Его именно загрызли эти мерзкие кошки и собаки. Цаплин весь подался вперед:

– И как же... как же это они его? При каких обстоятельствах случилась эта страшная трагедия?

– Видите ли, господин начальник, этой трагедии могло и не быть, если бы покойный барон не был таким упрямым. К тому ж еще и склероз. В последнее время барон часто забывался. То оставит в туалете подтяжку, то спутает декабрь с маем и выбежит на улицу, как малое дитя, раздетым... Но это к слову, так сказать, пролог к трагедии, а все началось с налога. По приезде в свое новое имение вздумалось барону собрать налог за кошек и собак. Пятнадцать рублей за кошку и двадцать пять - за собаку, а денег у жителей нет. А возможно, и саботажничали, не платили. И тогда барон приказал конфисковать у неплательщиков всех кошек и собак и не возвращать их до тех пор, пока не принесут налог. И вот в один прекрасный день на дворе барона появилось ни много ни мало, а триста двадцать кошек и четыреста семьдесят пять собак! Поднялся невообразимый лай и мяв. Собаки кинулись на кошек, кошки - на собак. Я заткнул уши ватой, упал на колени перед бароном: "Ваше благородие! Опомнитесь. Что вы делаете? Выпустите эту свору. Они погубят нас. Мы все сойдем с ума". Но где там. Барон и слушать не стал. Деньги занимали его. По пятнадцать рублей с кошки и двадцать пять с собаки. Он ждал плату два дня, три... а на четвертый, забыв, что во дворе доведенная до озверения свора, барон вышел на крыльцо - и конец. Царство ему небесное! Даже костей не собрали. Остались только вот клочья от пальто.

– Да-а, - произнес Цаплин.
– Вот это история! Из всех историй - история.

– Ах, и не говорите! Грустнее и глупее и быть не может. Принес вот клочья. Нельзя ли их отпеть? Вместо барона.

– Какой веры был ваш барон?

– Католической. С давних лет католик. Цаплин развел руками:

– С радостью бы отпели, но увы! У нас православный священник. Низко кланяюсь.

Пан Спичка, бережно неся останки пальто, вышел. Цаплин позвонил Гуляйбабке:

– Имею честь сообщить вам "горькую" новость: голодными кошками и собаками съеден его превосходительство барон Грюнтер-Брюнтер.

14. НОЧНЫЕ ТАКТИЧЕСКИЕ ЗАНЯТИЯ, ИЛИ КАК ГУЛЯЙБАБКА ЗАКАЛЯЛ ПОЛИЦАЕВ

Мороз не играет в политику. Бродяга мороз нейтрален. Какое ему дело до того, что в снегах под Москвой замерзает по-летнему одетая армия фюрера, что каким-то курсантам-полицаям надо выходить в тонких шинелишках и хромовых сапогах в чистое поле на тактическое занятие. Он крепчает - и баста. Трещит в заборах, стенах домов - и крышка. А ночью под святую Николу так завернул, что окна гостиницы, где жил Гуляйбабка, покрылись вязью толщиной в палец.