И тут же растерялся. Из динамиков с треском несся жестяной смех. Пол вибрировал. Я закашлялся. Закрыл рот и нос. В голове у меня возникла картина длинных, желтых ногтей на ногах и нижнего белья, бурого от грязи, как саван трупа. Я даже почувствовал на языке привкус его тела. Я снова закашлялся, хотя это больше было похоже на рвотные позывы.

В полумраке я увидел темную фигуру, развалившуюся в моем любимом кресле. Один тапок был сброшен, и бледная ступня лежала у него на коленях. В "мультике", шедшем по телевизору, что-то взорвалось, и в момент вспышки я увидел весь ужас его ноги. Желтые зубы стиснуты, нос сморщен, глаза прищурены, лоб нахмурен, он сосредоточенно чесал своими грязными "клешнями" красный, чешуйчатый псориаз на стопе.

– Господи, - произнес я, и задел ногой пустую пивную банку. Та покатилась под захламленный кофейный столик, где стояли чайные чашки. Я схватил со столика пульт от телевизора и убавил громкость. Юэн натянул носок на ногу.

– Чешется, - сказал он, улыбаясь.

– Я не удивлен.

В груди стало тесно. Мысли путались. Что я собирался сказать? Меня душила ярость. Неужели я забыл, что собирался сказать? Возможно, дело в его разоружающем пристальном взгляде, которым Юэн смотрел на меня. Он казался безучастным. Его глаза всегда оставались неподвижными. Он смотрел на меня, словно тот кот, который жил у нас в семье, когда я был ребенком. Кот, который сидел и смотрел. Его черные глаза заставляли меня чувствовать каким-то уязвимым и виноватым, будто его подозрения в моих неприемлемых мыслях были больше, чем догадка. Но он, как кот, действительно ждал какого-то вызова или нападения. Это были глаза человека, не способного на доверие.

Я отвернулся. От его взгляда я испытывал отвращение, выворачивающее наизнанку. И ненавидел себя за это. Если я не мог выдержать его взгляд, то не удивительно, что он разрушает мой дом.

Я увидел разбросанные по всей комнате книги, которые он взял с полок. Они лежали раскрытые, лицевой поверхностью вниз. Я не мог сконцентрироваться на чем-то, кроме "мультиков" и картинок в журналах. Я увидел возле его кресла первое издание в твердом переплете Уолтера Де Ла Мара. На суперобложку была поставлена кружка чая.

Я бросился через комнату и схватил книгу. На обложке красовалось круглое пятно.

– Господи Иисусе.

Он захихикал.

– Ты знаешь, насколько ценная эта книга?

Юэн пожал плечами.

– Это просто книга.

– Моя книга!

– Извини, - ответил он автоматическим, спокойным тоном.

– Сколько раз я говорил тебе об этом?
– я окинул взглядом комнату, указывая рукой на царящий в ней хаос.

Он снова захихикал.

– Вы только его послушайте.

Я резко закрыл глаза, задержал дыхание и сел на диван.

– Нам нужно поговорить.

– О чем?

– А ты как думаешь? Как я говорил тебе почти каждый вечер на этой неделе, ты не можешь здесь больше оставаться.

Он уставился на меня, его лицо не выражало никаких эмоций.

– Посмотри на это место. Посмотри, что ты с ним сделал.

Он равнодушно посмотрел по сторонам.

– Извини, на что я смотрю?

Я хлопнул руками по кожаному дивану.

– Ты не видишь?

– Извини, но что ты имеешь в виду?

Я посмотрел на потолок, словно взывая к кому-то о помощи. Нет, я не дам себя втянуть в очередное бесконечное, цикличное обсуждение, сбивающее с толку, бессмысленное и проходящее в атмосфере его немытого тела и нестиранной одежды.

– Ты не можешь здесь оставаться. Я хочу, чтобы ты ушел. Сегодня.

Что-то визгливое было в тоне моего голоса, от чего он звучал глупо и беспомощно.

– Прости, но почему?

И тут меня прорвало.

– Бардак! Гребаный бардак! Мусор. Старые газеты. Грязны чашки и тарелки. Везде пролитая еда. Отопление, включенное на полную. На улице двадцать четыре градуса тепла. Окна закрыты и зашторены. Здесь воняет! Ты портишь мои книги. Мои вещи. Все.

Все это время его лицо не покидало выражение усталого недоумения.

– Но мне холодно.

Я попытался контролировать свой голос.

– Я знаю, что у тебя проблемы. Но твой самый худший враг - ты сам. Ты не предпринимаешь никаких усилий.

– Извини, в каком смысле?

Обхватив голову руками, я произнес:

– Господи, господи, господи.

Он захихикал.

– Это не смешно. Я не шучу.
– Я услышал, что мой голос снова начал ломаться.

Он потянулся за подлокотник своего кресла, достал банку пива и сделал большой глоток. Я смотрел на него, парализованный отчаянием. Наблюдая за этим простым, бесцеремонным, и, казалось бы, беспечным действием, я понял, что презираю его.