В моем бессильном исступлении, вызванном отвращением, страхом и шоком, я уставился сквозь колыхание пятнистых черепов и тонких рук скачущего круга. И на мгновенье увидел отца этого огромного семейства. К счастью, он был прикован к постели, и все же у него хватило сил, чтобы поднять свою рогатую голову с гигантского ложа, и улыбнуться своим женам, прислуге и закупоренному в склянки потомству, которое никогда не принесет ему наследников.

За окнами нового дома, не переставая, льет дождь. Если находишься на втором этаже, звук такой, будто множество маленьких ручонок кидают камешки в остроконечную крышу. На улице играть нельзя, поэтому мы сидим дома и возимся с игрушками. Они принадлежат Махо, но она охотно со мной делится. Мои родители ничего не знают про Махо, но она моя лучшая подруга и тоже живет в этом доме. Причем довольно давно.

Раньше, когда моя мама поднималась наверх, чтобы положить чистую одежду мне в ящики, или папа стучал в дверь и звал меня обедать, Махо пряталась и ждала у меня в комнате, когда я снова смогу поиграть с её игрушками. Еще Махо спит в моей кровати, каждую ночь. Мне хочется иметь такие волосы, как у нее. Длинные и шелковистые. Когда она обнимает меня и прижимает к себе, я утопаю в её волосах. Они забиваются мне в подмышки, оплетают шею, они такие теплые, что мне не нужно одеяла. Ее волосы похожи на черный мех и на большие занавески, которыми она задергивает свое лицо, так что я вижу лишь ее мелкие квадратные зубки.

– Как ты видишь сквозь свои волосы, Махо?
– спросила я однажды.
– Это так смешно выглядит.

Она лишь хихикнула в ответ. И игрушкам тоже нравится трогать её волосы своими крошечными пальчиками. Они стоят, покачиваясь, на кровати, и гладят их.

Днем игрушки почти ничего не делают, но мы все равно ходим и ищем их по пустым комнатам и секретным местам, о которых мама с папой ничего не знают. Когда нам попадаются игрушки, сидящие в углу или застывшие стоя, будто только что переставшие танцевать на своих маленьких быстрых ножках, мы с ними разговариваем. Игрушки просто слушают. Они слышат все, что им говоришь. Иногда они улыбаются.

Но по ночам они в основном и устраивают игры. У них всегда есть что показать нам. Новые фокусы, танцы вокруг кровати. Стоит мне заснуть, как их твердые пальчики касаются моего лица. Обдавая мои уши холодным дыханием, они говорят: "Привет, привет". И я просыпаюсь. Сначала я боялась этих лазающих по кровати и цепляющихся за простыни фигурок. Я убегала и забиралась в постель к маме с папой. Но Махо сказала, что игрушки просто хотят подружиться со мной. И еще она говорит, что когда у тебя так много друзей, то ни мама, ни папа не нужны. И мне кажется, что она права. Родители ничего не понимают. Они все время думают о других вещах. И поэтому для игр они не нужны.

Махо рассказала мне, что все эти игрушки остались от детей, которые когда-то жили здесь, выросли и уехали. А дом старый, поэтому игрушек очень много. Махо тоже осталась. Не бросила своих друзей. В отличие от меня, когда мы сюда переехали. Я сказала Махо, что это родители заставили меня переехать.
– Знаешь, - ответила она, - родители ничего не понимают в друзьях. Не понимают, как сильно мы их любим. И как для нас важны наши секретные места. Их нельзя бросать только потому, что папа нашел новую работу или заболел. Так нечестно. Кто сказал, что надо все менять и переезжать куда-то, если тебе хорошо там, где ты сейчас?

Я не хотела переезжать. И боялась новой школы. Но с тех пор как я подружилась с Махо и игрушками, все стало не так уж плохо. Теперь мне тут нравится, и я никогда не пойду в эту школу. Махо знает, как этого избежать. Скоро она покажет мне, и игрушки помогут.

А игрушек очень много. Мы находим их повсюду. Под лестницей и под кроватями, на дне сундуков и за дверями, на чердаке и во всяких дырках, из которых они смотрят на нас. Никогда не знаешь, где они появятся. Обычно приходится ждать, пока они сами к тебе не подойдут. Иногда слышно только, как они бродят туда-сюда. Мама думала, что в доме мыши, и папа расставил мышеловки на кухне и в подвале. Махо очень злилась, когда показывала мне их. Игрушки не едят цветные зернышки, - сказала она, показывая на отравленный овес, но иногда танцуют совсем рядом с ловушками и попадаются. За ночь нам дважды пришлось спасать их. В кладовке одной кукле с фарфоровым лицом зажало руку. Она верещала, и ее тонкая длинная рука, покрытая черными волосами, сломалась. Мы освободили куклу, Махо подняла ее и поцеловала в холодное личико. Когда она ее отпустила, кукла шмыгнула за какие-то бутыли и не показывалась три ночи. А у одного старого существа, с черным лицом и белой бородкой, раздробило розовый хвостик - в подвале, возле совка со шваброй. Оказавшись на свободе, он показал нам острые как иглы зубки и уполз.

Три ночи назад, когда мама с папой должны были уже спать, папа увидел одну игрушку, теперь я точно знаю. В ту ночь их много скакало по дому. Первая вылезла из камина.

– Привет, - пропищал мне голосок.

Я не спала, а лишь дремала, потому что с нетерпением ждала игры. Поэтому сразу убрала с лица мягкие волосы Махо - они лезут мне в уши и даже в ноздри - и села на кровати.

– Привет, - сказала я фигурке на коврике.

Свет они не любят, так что рассмотреть их можно лишь вблизи. Но даже в темноте я поняла, что уже видела этого человечка. Он был в цилиндре и костюмчике. Рубашка у него белая, но лицо все красное, а глаза черные и блестящие, как стеклянные шарики. Он, подпрыгивая, ходил кругами. В комнате пахло чихами и старой одеждой. Но Махо права: к запаху игрушек привыкаешь.

Она села рядом и сказала:

– Привет.

Игрушка остановилась и ответила:

– Привет.

Потом мы услышали стук барабана, но музыканта видно не было. Он тоже находился в комнате. Наверное, сидел под кроватью, и бил в свой кожаный барабан. Он блестит, словно коричневые ботинки из кожи аллигатора, я однажды видела такие. А когда двигается, то поскрипывает, как старые перчатки. И как обычно, на барабанный бой вышел плясать клоун в грязной сине-белой пижаме. Он стал ходить вокруг кровати, поднимая к потолку потрепанные ручки и закидывая голову назад. Рот у него зашит, белые глазки подпрыгивают на тряпичном лице.