– Да, да, – поспешно согласился Разов, выяснять отношения было бы теперь некстати, и отметил с неудовольствием, что теща легко перешла на вы. – Согласен, но… все, что ее обидело, незначительно – говорить не о чем. Так ей и передайте: говорить не о чем. Понимаете?

– Не очень, но ладно.

Она замолчала, он слушал. Наконец она заговорила, увещевая:

– Вы же знаете, Игорь, в каком она положении. Знаете, а, следовательно, должны вести себя осмотрительно. Разве не так?

– Так, – покорно согласился он.

– Вот видите, вы понимаете. Ну ладно, спасибо, что предупредили, я теперь готова к любым… новостям, хотя… Она не говорит нам, мы толком ничего не знаем о ее жизни с вами. Одно скажу определенно, вам, Игорь, очень повезло с женой. Но… мне всегда казалось, что вы неспособны ценить любовь и преданность Елены. Я удивлялась ее терпению. Это же кое-чего стоит, если я удивлялась. Как Димка?

– С ним все в порядке.

– И слава Богу, – сказала теща уже обычным своим деловитым кокетливым голосом. – Вы теперь где, на службе?

– Конечно. Где же мне быть?

– Звонят! Это Елена. Будешь говорить?

– Нет, не нужно. Потом.

– Тогда до вечера.

Строгие гудки отбоя плеснули в ухо.

«Дожить до вечера, – приказал Разов самому себе. – Всего-навсего дожить до вечера. И все встанет на свои места».

«А если это всерьез? – спросил он себя в отчаянье. – Если Елена настроилась на разрыв?»

«Не может этого быть, – возразил он себе, – не может нормальная женщина с двумя детьми на руках оставить мужа по пустяшной причине».

Очевидность последнего довода принесла облегчение и желание жить дальше. А жить предстояло очень интересно – директор, не скрывая, прочил его в преемники.

Скоро он станет хозяином этого муравейника. Именно в образе муравейника виделось ему училище. Он один станет решать, остальные же подчинятся или уйдут. И первым, кому придется туго, будет Раскатов. Ему припомнится все: постоянные выпады против, смешки исподтишка, издевки.

Это открытие в теперешнем его положении оказалось добрым подспорьем, следовало основательно закрепить его, поступить солидно, проверить, сила в его руках или временное преобладание. Он потянул руку к звонку вызова секретарши, помешкал немного и решительно надавил на кнопку.

Нина Ивановна бесшумно возникла в проеме распахнувшейся двери.

– Есть что-нибудь срочное? – спросил Разов значительно, но вместе с тем и небрежно, словно так говорил всегда и давно привык.

– Да нет вроде, – раздумчиво ответила Нина Ивановна. – Хотя… Звонил Белов. У него назначена встреча с новым преподавателем эстетики. Спрашивал, будете вы говорить или он сам?

– Сам буду. Я вас не задерживаю. Идите.

И по тому, как посмотрела на него секретарша, как повернулась и вышла, неслышно притворив дверь за собой, Игорь Алексеевич понял, что поступил верно, и ничем тихую Нину Ивановну не обидел.

В кабинете Белова, удлиненной комнате с одним окном, довольно уютно, хотя маловато света. Вдоль стен стоят глубокие кресла, точно такие же у преподавателей в кабинетах. Кресел много, десятка полтора, однако при полном сборе их не хватает, тогда сносятся стулья из комнаты мастеров по соседству. Есть здесь широкий мягкий диван, обтянутый искусственной кожей, обычно его уступают женщинам.

Стол Вадима Ивановича у окна в глубине комнаты. Он большой и просторный, с полированной столешницей, покрытой куском желтого органического стекла для защиты от повреждений и удобства – под стеклом, чтобы быть под рукой, хранятся бумаги: тарифные ставки преподавателей, их список с адресами и телефонами, телефоны Главного управления и базовых предприятий, календари.

На стене против окна висит фанерный щит с расписанием – два листа ватмана, разграфленные и склеенные самим Вадимом Ивановичем. Строчки – дни недели и часы занятий; вертикальные колонки закреплены за группами. В местах же пересечений колонок и строчек прорези для флажков, означающих цветом предмет и преподавателя. Каждый преподаватель знает цвет своего флажка, потому достаточно беглого взгляда на расписание, чтобы понять свою занятость на неделю.

В расписании заключаются главные тяготы жизни Вадима Ивановича – его крест. Надеяться на сколько-нибудь длительную стабильность расписания не приходится: стоит заболеть одному преподавателю, и все летит кувырком, флажки приходят в непредсказуемое движение, и гармония, искомая столь долго и старательно, обращается в хаос, от которого опускаются руки и болит голова.

Тогда он надолго устраивается у планшета, забывая о еде и отдыхе, переставляет флажки, чертыхается, кое-как сводит концы с концами, чтобы, упаси бог, не было перерывов в занятиях и досадных «окон» у преподавателей. Потому, возможно, он сам не болеет принципиально и очень не любит, когда болеют другие.

Прошедший год, как назло суматошный, он промучился: расписание редко держалось дольше недели, а к весне и вовсе все перепуталось. Приходилось стряпать времянки на день, на два, но и они, эти жалкие построения на листочках, которым мало кто верил, иной раз рассыпались, не успев сработать, под ударами новых неожиданных обстоятельств. В отчаянье он не однажды готов был бросить все к шутам, вернуться в преподаватели, но и этой возможности у него не осталось – его место у доски занял Вересов.